Королева Юга - Артуро Перес-Реверте

— Вот этот красавчик, — продолжал пояснять Лобато, — пилот птицы.

Под «птицей» подразумевался «БО-105», вертолет таможенников, специально приспособленный для поиска и охоты в море. Тереса не раз видела, как он кружит, выслеживая катера контрабандистов. Летал он как следует, совсем низко. Сильно рискуя. Она присмотрелась к летчику: тридцать с небольшим, темноволосый, с бронзовой кожей. Мог бы сойти за мексиканца. Приятные манеры, симпатичный. Кажется, немного застенчивый.

— Мне сказали, прошлой ночью в него стреляли сигнальной ракетой и попали в лопасть. — Лобато пристально взглянул на Сантьяго. — Случайно, не ты?

— Я вчера не выходил в море.

— Тогда наверняка кто-то из этих.

— Наверняка.

Лобато посмотрел на гибралтарцев, которые теперь разговаривали и смеялись преувеличенно громко.

— Завтра сделаю восемьдесят кило, — хвалился один. — Как пить дать.

Другой, тот самый Тоби Парронди, который приехал вместе с журналистом, велел Куки угостить господ таможенников выпивкой за его счет.

— Потому что у меня сегодня день рождения, — не скрывая насмешки, сказал он, — и мне будет очень приятно их угостить.

Четверо в конце стойки от угощения отказались, хотя один поднял два разведенных пальца — знак победы — и сказал: поздравляем. Блондин в очках, шепнул Лобато, — это капитан катера «Эйч-Джей». Тоже галисиец. Из Ла-Коруньи.

— В общем, насчет воздуха ты понял, — повернувшись к Сантьяго, закончил репортер. — Ремонт и целая неделя чистого неба, без всяких стервятников над головой. Так что имей в виду.

— Да у меня ничего нет на эти дни.

— Даже табака?

— Даже табака.

— Жаль.

Тереса продолжала разглядывать летчика. Весь такой воспитанный, тихоня. Эта идеально отутюженная рубашка, блестящие, гладко зачесанные волосы… Трудно соотнести его с вертолетом — ужасом контрабандистов. Наверное, подумала она, с ним такая же история, как в фильме, который они с Сантьяго смотрели, жуя семечки, в летнем кино в Ла-Линеа: про доктора Джекилла и мистера Хайда.

Лобато заметил ее взгляд, и его улыбка стала заметнее.

— Он хороший парень. Из Касереса. В него швыряют такими штуками, что и представить себе трудно.

Один раз швырнули веслом, одну лопасть перебило, и он не разбился только чудом. А когда приземлился на берегу, ребятишки забросали его камнями… Временами Атунара становится похожей на Вьетнам. Конечно, в море-то все иначе.

— Да, — подтвердил Сантьяго между двумя глотками пива. — Там этим сукиным детям и карты в руки.

* * *

Так они заполняли свободное время. А иногда ездили в Гибралтар — за покупками или по делам в банк, или гуляли по пляжу великолепными вечерами долгого андалусского лета, глядя, как на вздымающейся в отдалении Скале понемногу зажигаются огоньки, а ближе, в бухте, на судах с разноцветными флагами — Тереса уже научилась различать некоторые, — тоже загораются огни. Небольшой домик Сантьяго стоял в десятке метров от воды, в устье реки Пальмонес, среди немногочисленных рыбацких домиков, расположенных как раз посередине между Альхесирасом и Гибралтаром.

Тересе нравились эти места. Песчаные пляжи, тихие воды реки, красные и синие патеры на берегу — все это немного напоминало ей Альтату в Синалоа. Завтракали они с Сантьяго — кофе и хлеб, поджаренный на растительном масле, — в «Эль Эспигоне» или «Эстрелье дель Map», а по воскресеньям угощались креветками у «Вилли». Время от времени, между рейсами с грузом через пролив, они брали джип «чероки» Сантьяго и отправлялись в Севилью — пообедать в «Бесерре», или останавливались в придорожных ресторанчиках, чтобы полакомиться иберийской ветчиной и мясными рулетами. А бывало, объезжали Коста-дель-Соль до самой Малаги или, наоборот, через Тарифу и Кадис до Санлукара-де-Баррамеда и устья Гвадалквивира: вино «Барбадильо», лангусты, дискотеки, кофейни на террасах, рестораны, бары и караоке, пока Сантьяго не открывал бумажник и, прикинув, не говорил: ну, все, хватит, запас исчерпан, поехали обратно — заработать еще, потому что даром нам никто ничего не даст. Нередко они проводили целые дни на Скале, на причале Марина-Шеппард. Там, перепачканные машинным маслом, обгоревшие на солнце, одолеваемые мухами, они разбирали и собирали головастик с «Фантома» — многие прежде загадочные слова, технические термины, больше не были тайной для Тересы, — потом ради проверки гоняли катер по бухте, причем за ними изблизи наблюдали вертолет, таможенные «Эйч-Джей» и хайнекены, которым, возможно, предстояло этой же ночью снова играть с ними в кошки-мышки к югу от мыса Пунта-Эуропа. А в конце каждого из этих спокойных дней, закончив работу в порту и на причале, они шли в «Олд Рок» выпить что-нибудь за облюбованным столиком, под картиной, изображавшей гибель английского адмирала по фамилии Нельсон.

Вот так, в эту счастливую пору — впервые в жизни Тереса сознавала, что счастлива, — она приучилась к делу. Мексиканская девчонка, которая чуть больше года назад, в Кульякане, бросилась бежать, теперь стала женщиной, закаленной ночными рейсами и опасностями, разбиралась в управлении судном, ремесле судового механика, ветрах и течениях, умела определять курс и назначение судов по количеству, цвету и расположению их огней. Она изучала испанские и английские навигационные карты Гибралтарского пролива, сравнивая их с собственными наблюдениями, пока не вызубрила наизусть глубины, конфигурацию берега и так далее — то, что в их с Сантьяго ночных экспедициях означало разницу между успехом и провалом. Она забирала табак с гибралтарских складов, чтобы выгрузить его в миле от них, в Атунаре, и гашиш на марокканском побережье, чтобы позже выгружать его в бухточках и на пляжах от Таррагоны до Эстепоны. С разводным ключом и отверткой в руках она проверяла насосы и цилиндры; научилась зачищать электроды, менять масло, разбирать свечи и знала теперь такие вещи, которые прежде и во сне ей не снились. Например, что потребление головастиком горючего в час, как у и всякого двухтактного двигателя, подсчитывается путем умножения максимальной мощности на 0,4: правило, весьма полезное в море, когда горючее расходуется с бешеной скоростью, а заправочных станций поблизости, естественно, нет. Еще Тереса научилась направлять Сантьяго ударами по плечам, чтобы ему не приходилось оглядываться на вражеские катера или вертолет во время стремительного бегства, когда он вел «Фантом» на опасных скоростях, и даже умела сама управлять катером на скорости больше тридцати узлов, прибавлять газ или уменьшать его при волнении на море, чтобы не повреждать корпус больше неизбежного, регулировать высоту мотора в зависимости от обстоятельств. Умела прятаться у берега в безлунные ночи, идти в непосредственной близости от сейнера или крупного судна, чтобы скрыться в тени его сигнала на экранах радаров. А еще уходить от преследования: пользоваться коротким радиусом поворота «Фантома», чтобы уклониться от столкновения с более мощными, но менее маневренными «Эйч-Джей», держаться за кормой того, кто за тобой охотится, подрезать его под самым носом или сзади, пользуясь преимуществами бензина перед медленнее сгорающим дизельным топливом противника. Учась всему этому, она переходила от страха к радости, от победы к провалу и заново узнала то, что уже знала раньше: бывает, проигрываешь, бывает, выигрываешь, а бывает, и перестаешь выигрывать. Ей приходилось перегружать двадцатикилограммовые тюки на рыбачьи суда и передавать их черным теням, по пояс в воде приближавшимся под шум прибоя с пустынных пляжей; доводилось в ночи, в луче прожектора преследователей, сбрасывать товар в море. Однажды — единственный до тех пор случай, — когда они имели дело с не слишком надежными людьми, ей пришлось делать все самой, пока Сантьяго наблюдал из темноты, сидя на корме, со спрятанным под одеждой «узи», — не на случай появления таможенников или жандармов (это было бы против правил игры), а чтобы обезопасить себя от тех самых людей, которым они передавали груз: французов, имевших дурную славу и еще более дурные привычки.