Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

– Мы уже десять лет не живем. Мне пятьдесят вот, ну правильно, – ей скоро сорок… Пришла к нам девочка, девушка ли, как ее назовешь тогда. Возрастом-то она уже под тридцать была. Ну до того молоденькой казалась! Она сейчас-то как змейка еще, а тогда вовсе. Личико гладкое, нежное, глазки сияют. На одном месте не устоит. Училища она не кончала, так сначала ходила. Потом бутафором, потом я ее натаскивала. Девка способная. Ничего не скажешь, живая, ухватистая. Молодец. Она много у меня взяла. Ну а муженек-то мой и увлекся. Ясно дело – рядом со мной такая. Конечно, она высветит. Мы с ней дружили. Правда, она, как у них получилось, сразу призналась. Не обманула. Ну, ухарь мой молчит, и я молчу. Дальше – больше. Потом говорит, мол, так и так. Уйду… Иди, не на цепь же тебя сажать. Дети большие. Саша уже с мужем жила. Павлуша школу заканчивал. Чего держать? Кого удержала семья? Ушел. Жили у нее с полгода. Ну, я все эти полгода скушала, не подавилась, молчала, не пикнула. Здрасте – здрасте… И все. А потом что? Он старый уже мужик. Никаких в нем таких особенностей, а она молодая, красивая. По улице пойдет, хвостом вильнет, за ней тучами мужичье. Ясно дело, бросила она его. Он ко мне опять. Я ни в какую. Мыкался по общежитиям. Даже в театре ночевал. Ну, думаю, не чужой ведь – двадцать лет прожили. Ребятишки его. Внуки. Приняла. Ну пожили, пока Павел не уехал учиться. А потом выгнала. Гнула я себя, гнула и так и этак. Понимала, что в жизни все бывает, что годы, что дети. Ум понимает, а сердце нет. Чужой человек. Ну и говорю: бери-ка вещи свои, забирай все, что считаешь твоим, – и выметывайся! Не будем мы жить. Ну что он, понял все. Меня-то вдоль и поперек, поди, знает…

– Это кто, – помолчав, спросила Анна, – Антонина была?..

Заслуженная помолчала, протянула руку к низко свисающей ветке, дернула ее, потом ответила:

– А я ее не осуждаю. Она женщина. Красивая женщина. Я вот в детдоме росла. Послевоенном. Голодные годы, но как мы жили! Что ты! Нас воспитывали, как рубили. Прямыми, без изгибов. Знаешь, как учили: семью бросил, значит, и Родину предашь. Такие страсти толковали. Женщина тебе товарищ, и никто более. Ну вот, моему бобру этот товарищ и подтер нос. Она о нем уже тридцать раз забыла и цветет. А он мыкается…

– А где Венька? – вдруг спросила, подходя, Тюлькина.

– Правда, где он? – проснулась Егорова.

Веньку нашли в углу, он спал, как сурок, уткнувшись носом в портфель, скукожившись и подрагивая.

– Ну, что будем делать-то? – спросил подошедший Валерка. Он был свежий, блестел помытыми волосами.

Заслуженная осторожно отерла крупный круглый пот на Венькином лбу и сказала:

– Что, что… отыграть надо. Все равно ведь придется. Сюда из-за одного спектакля не поедешь. Я предлагаю так. Сейчас в «Восход» – заночевать. С утра самого там спектакль, потом заехать в обед – долг отыграть и махнуть дальше. Поднатужимся, не впервой.

– А где Олега искать будем?

– Где ты его сейчас найдешь, поди, упорол куда-нибудь.

– Куда он денется, – ухмыльнулся Гомолко, – скоро нарисуется.

Словно в подтверждение его слов, кто-то забухал в калитку. Олег ввалился в ограду, ткнул Валерке в лицо потные свои протертые носки.

– Купи носки. – И пьяно ухмыльнулся.

Анна, поглядев на него, поняла, что сейчас Олег по-настоящему пьян. Обычно такое жесткое лицо его расплылось, глаза, подернутые нездоровой мутной влагой, тяжело перекатывались по сторонам.

– Хватай его, мужики, и в автобус, чтоб не видел никто, – посоветовала Заслуженная. И пока они управлялись с Олегом, бесцеремонно скрутив его, Заслуженная, горестно глядя на Олега, покачав головой, заметила: – О-е-ей. Это же надо было, в такую жару глушить. И ради чего все… Чтоб доказать своей бабе, что ты лучше другого…

Виктор, видимо, понял связь между Анной и Олегом. Он не помогал мужчинам, а стоял в стороне, не сводил с Анны пристального взгляда.

– Я найду тебя, – сказал, подходя. Взял ее руку. Анна молча вздохнула, вывернула руку и, не глядя на него, вошла в автобус…

На нескошенном лугу, чисто поросшем густой, уже обмякшей под солнцем, цветочной травой автобус остановился. Выволокли за шиворот тяжело матерившего всех, кусавшегося и визжащего Олега. Валерка поставил его на ноги и с долгожданной усладой, от души вмазал ему в подбородок. Олег распластался на траве, глупо улыбаясь, но когда Анна, подлетевшая к ним, оттолкнула Валерку и крикнула: «Кого ты бьешь? Пьяного!» – Олег забарахтался, тяжело поднялся и с надрывной ненавистью, глядя на нее налитыми, желто-красными глазами, прохрипел:

– Уйди, – угрожающе шагнул на нее. – Ты переломала мне всю жизнь. Тихоня! Я больше ни на что не способен. Только вот с ними ездить… Зайку дергать за веревочку…

Анна попыталась еще сказать ему что-то, но он, как от заразы, брезгливо шарахнулся от нее, обошел и, шатаясь, направился к автобусу.

В пионерлагерь «Восход» прибыли к вечеру. Уже, сгущаясь, неторопливо оплывало небо, приглушая отсветы на близкой отсыревшей земле, а там, за рекой, в глубине, где-то под закатным солнцем, высветило березовый молочно-зеленый лес влажным вечерним сиянием. Мужчины молчаливо курили на траве под изгородью. Заслуженная неторопливо ходила взад-вперед по хвоистой тропинке вдоль дороги, играя встревоженными карими глазами.

– Господи-батюшки, – сказала она подошедшей Анне, – и всего-то день прожила, денечек, а сколько переворошилось ныне. Ох ты господи. Поднялось все из глубины, а кажется, уж давно, давно осело. Чужой жизнью казалось…

– Это я виновата, – глухо ответила Анна и отвернулась.

– Да, да, ты… – задумчиво вздохнула Заслуженная. – Виновата… что не утонула-то? Вот в чем ты виновата… Мать-то не зря приснилась, чует там в деревне. Старые люди – они иной раз, как собаки, прозорливые бывают. – Она походила, приглаживая волосы, и добавила: – Где тонко, там все равно порвется, где заболит, там все равно загниет. Как мать-то тебе сказала-то? И таблетки не помогут, так-то. Каждый свое лекарство должен поискать… – Она пошла медленно по тропинке, остановилась у березки, всей ладонью провела по чистой шелухе дерева, задрав голову, долго смотрела вверх. – Нет, – сказала она не то себе, не то Анне, – вру я все. Неблагодарная я старая перечница… Хорошо я живу… Неправда, хорошо живу…

Анна смотрела на нее и с грустью думала, что Заслуженная всегда так перескакивает в разговоре, за ее мыслью нужно пристально следить, чтобы понять…

Наконец появился Венька. Он вернулся с начальником лагеря, невысоким крепким мужчиной, моложавым и темноглазым.

– Гостям рады, – просто сказал он и быстрым движением короткой энергичной руки показал к воротам. – Прошу. Мужчин мы устроим в бане. Вторая смена. Лагерь переполнен. А женщины переночуют в красном уголке…

– Ну что. – Антонина показалась на ступеньке автобуса. – Не приютят нас? – спросила она и, подняв вверх по дверце тонкую смуглую руку, сиятельно улыбнулась этому мужчине.