На сцене и за кулисами - Джон Гилгуд

Он тотчас же предложил мне выучить роль и репетировать вместо него, пока он не поправится и не вернется в театр. Я, конечно, охотно согласился. Роль безгранично привлекала меня, и втайне я надеялся, что Джайлз, быть может, не успеет вовремя поправиться; однако за неделю до спектакля он явился на репетицию. К этому времени я уже завязал дружеские отношения с большинством труппы, и меня попросили остаться и сыграть роль Париса.

После «Тетки Чарли» я дал свой адрес нескольким театральным агентам и однажды утром совершенно неожиданно получил нижеследующее упоительное послание от Экермена Мея:

2 апреля 1924 г.

Дорогой мистер Гилгуд.

Если Вы хотите сыграть лучшую из ролей в пьесах покойного Уильяма Шекспира, зайдите, пожалуйста, в «Риджент тиэтр» в пятницу, в два тридцать дня, к мистеру Пикоку и мистеру Эйлифу. Вам предоставляется возможность за один вечер стать звездой Лондона.

Получение письма подтвердите.

Искренне Ваш Экермен Мей.

Я позвонил всем знакомым, которые могли сообщить мне какие-либо дополнительные сведения, и наконец выяснил, что Барри Джексон (ныне сэр Барри Джексон) собирается ставить в «Риджент тиэтр» «Ромео и Джульетту» с Гвен Фрэнгсон-Дэвис в главной роли и подыскивает для нее Ромео. Поскольку я только что репетировал роль Ромео и знал ее наизусть, я собрался с духом и отправился на Кингз-кросс предлагать свои услуги. Через несколько дней я получил второе письмо:

11 апреля 1924 г.

Дорогой мистер Гилгуд.

Я сам старый актер и очень обрадовался, узнав сегодня утром, что мы почти наверняка пригласим Вас играть «Ромео» в Лондоне.

Примите мои самые искренние поздравления.

Экермен Мей.

Таким образом, благодаря Джайлзу Айшему и эпидемии свинки в Оксфорде мне повезло, и я в девятнадцать лет получил возможность сыграть свою первую большую шекспировскую роль в Лондоне.

Прежде чем я был окончательно приглашен, мне пришлось вынести три мучительных прослушивания, за которыми последовал период неизвестности и ожидания. Уолтер Пикок сразу поверил в меня и посоветовал Джексону остановить на мне свой выбор, но я был столь молод и неопытен, что, конечно, имелись все основания сомневаться, справлюсь ли я с такой значительной ролью. Джексон был любезен и уклончив — во время нашей беседы он лишь моргал своими светло-голубыми глазами и курил сигареты одну за другой. Облик Г. К. Эйлифа, его режиссера, внушал робость: это был человек в коричневых ботинках и зеленом твидовом костюме с длинной талией, высоченный и худой, как монах-францисканец. От этих трех людей зависела моя судьба. Я знал, что кроме меня пробуются еще несколько молодых актеров, и был полон решимости победить соперников. Я провел одну пробу в «Кинг-зуэй» и вторую, более удачную, в «Риджент тиэтр», где я чувствовал себя увереннее, так как совсем недавно играл там. И вот я стою на пустой сцене в холодном луче прожектора, пытаясь воспроизвести страстную сцену прощания с Джульеттой, чьи реплики глухим голосом подает мне Эйлиф, стоящий в кулисах. В темном партере сидят Джексон и Пикок, оба в пальто и шляпах. Голос мой звучит в холодном театре крайне уныло, и я чувствую, что начинаю разделять ощущения Джульетты, принимающей зелье:

Холодный страх по жилам пробегает

И жизни теплоту в них леденит.

Наконец комиссия высказала свое удовлетворение, и я был приглашен на роль. Репетиции должны были начаться на следующей неделе. Тем временем я сводил отца в «Риджент тиэтр», где по вечерам играли «Бессмертный час», чтобы посмотреть Гвен в роли Этейн. Сам я уже смотрел эту пьесу, но теперь, когда мне предстояло работать с Гвен, я горел нетерпением снова увидеть ее на сцене. Прелесть ее игры и пения очаровала меня еще сильнее, чем прежде. Ее серебряное платье, перевязанные лентой волосы, чарующие стилизованные движения рук оставляли незабываемое впечатление! Когда она, едва касаясь пола, скользила по лесу в первом акте оперы и по лестнице в заключительной сцене, ее высокий чистый голос, казалось, принадлежал другому миру. Мне не верилось, что через несколько дней она станет Джульеттой и я буду держать ее в своих объятиях.

Гвен, появившаяся на первой репетиции, была совсем иным существом — в старом платье, с переброшенным через руку рабочим халатом. Лицо ее уже не было бледным, двигалась она быстро и порывисто. Нас познакомили. Мне показалось, что она как-то странно посмотрела на меня. Затем она нервно заговорила со мной, а через несколько минут вдруг облегченно вздохнула и сказала: «Слава богу!» После этого она объяснила, что видела пьесу «Из жизни насекомых» и меня в роли никудышного поэта-мотылька. Я произвел на нее самое невыгодное впечатление, и, узнав, что меня прочат на роль Ромео, она пришла в ужас. Она высказала мне это совершенно искренне, с очаровательной прямотой, и я с облегчением почувствовал, что все-таки пришелся ей по душе, хотя ее отрицательный отзыв о моей игре был тяжелым ударом по моему тщеславию. Мы начали репетировать. Оба мы с самого начала отлично знали текст (Гвен недавно сыграла Джульетту в Бирмингеме) и сразу же с головой ушли в пьесу. Скованность, которая всегда сопровождает первые репетиции, обычно оправдывают тем, что актеру приходится держать в руках текст; в данном же случае не было оснований оттягивать тот момент, когда даешь себе волю. Я хотел сразу предстать сильным и уверенным в себе, убедить всех, что достоин этого великого шанса.

Когда я дублировал в «Колесе», Филлис раз или два заглядывала на репетицию и показывала мне, как надо обнимать ее в любовной сцене. Я с изумлением увидел, какое искусство требуется для того, чтобы обнимать женщину на сцене, не стесняя ее движений, не портя прически и не поворачивая ее спиной к публике в ответственном месте диалога. Конечно, и у леди Бенсон и в Академии мне приходилось играть любовные сцены, и они были для меня чрезвычайно обременительны. Застенчиво прижиматься к девушке, такой же робкой, как ты сам, в классной комнате, полной хихикающих учеников, да еще в половине одиннадцатого утра — занятие не слишком увлекательное. Но для начинающего, вероятно, очень важно как можно раньше осознать, насколько трудно и малоромантично искусство любить на сцене.

Работа с Гвен оказалась удивительно полезной. Гвен проявила поразительную чуткость и бескорыстие. С первой же