Фарватер - Марк Берколайко

– Что ты, Цвелев, партия таких верных солдат всегда берегла, – зашептал Гунн, – и беречь будет…

Глупо было шептать, ведь Цвелев шепот про партию и верных ее солдат не расслышал, разве что по губам прочитал…

Наверняка прочитал по шевелению пухлых губ, доставшихся от нотариуса. Кальвинистка свои суровые губы, всегда недовольно сомкнутые, передать сыну никак не могла, они были созданы для строгих молитв строгому Богу.

С Борисом Эльяшевичем, духовным главой караимов, Гунн тайно встретился в Симферополе. Газзан явился на встречу выряженным в длиннополый, перепоясанный широкой белой лентой то ли кафтан, то ли халат. С пояса свисали две тяжелые, перевитые серебром кисти. Сидя на стуле, газзан аккуратно укладывал их на колени, но те подрагивали от напряжения разговора, кисти соскальзывали – и тогда казалось, что Эльяшевич, смахивающий на властительного византийца, прочно прикован к затоптанному полу.

И от этого Гунн особенно остро и пряно ощущал его трепет, трепет человека, с трудом балансирующего на тонкой грани между вежливостью и подобострастием.

Да, Эльяшевич трепетал, не сводя глаз с лица страшного комиссара, изничтожавшего людей с размахом разгулявшейся чумы. Однако не было на этом лице заостренных черт старухи с косой – нет, покойно-непроницаемым было мясистое лицо с округлыми линиями щек и пухлыми губами. Лишь изредка набегала на него тень, словно бы на безмятежность тонким слоем грима накладывалась толика жалости. Толика сочувствия к тварям, вчера еще живым, а сегодня – представьте! – уже нет.

И в эти мгновения возникал перед ненавидящими глазами Эльяшевича образ похоронных дел мастера, озолотившегося на удачно нагрянувшей эпидемии, и плотные черные усы казались эмблемой, на которой должно быть начертано: «Погребаем круглосуточно».

Эльяшевич. Семейство Бобовичей, господин комиссар, особенно почитаемо среди караимов. В начале прошлого века братья Самуил и Соломон руководили возведением по своему же проекту комплекса наших синагог, кенас, в Евпатории. Я являюсь старшим газзаном Большой соборной кенасы и буквально каждый день благодарю братьев Бобовичей, да будет благословенна память о них, за дивные строения комплекса.

Кун. Инженер Бобович способствовал эвакуации белой армии из Крыма. Это наказуемо.

Эльяшевич. Эзра Бобович всего лишь исполнял свои служебные обязанности! Караимы, господин комиссар, поддерживают любую власть, какой бы временной она ни казалась. В этом, смею напомнить, наше отличие от евреев-раввинистов. За это цари, талмудистов недолюбливая, к нам, караимам, были благосклонны и уравняли нас в правах с православными. Инженер Эзра Бобович следил за тем, чтобы суда врангелевского флота были в надлежащем состоянии, но за судами советского флота он будет следить с еще большим рвением. Советская власть, я уверен, навсегда. У нее ведь появится флот, господин комиссар?

Кун. У Советской власти будет все необходимое для победы коммунизма, гражданин газзан, в том числе и флот. Так вы гарантируете лояльность караимского населения?

Эльяшевич. Это будет более чем лояльность, господин комиссар! Это будет честная работа и искренние молитвы Всевышнему во здравие руководителей РСФСР!

«Какое вздорное соединение, – думал Гунн, – молодого имени «РСФСР» с занафталиненным понятием «Всевышний»! На твоих глазах, трясущийся византиец, разворачивается Сотворение Мира – и ты хочешь уравнять его с бездарными ветхозаветными сказками?!»

В этом Сотворении Мира Гунн ощущал себя талантливейшим шахматистом! Жизни десяти пешек брошены им на доску, где борются властолюбия кремлевских демиургов, и пусть они играют жизнями десятков миллионов, а он – всего лишь десяти, но были в его прошлом и сотни тысяч! Кроме того, ему только тридцать пять, и он только-только допущен поучаствовать в играх демиургов!

Кун. Мне хотелось бы держать арестованных не в тюрьме, а в каком-нибудь менее приметном месте. Например, в ваших евпаторийских кенасах.

Эльяшевич. Помилосердствуйте, господин комиссар! В кенасах проходят богослужения, как можно держать там людей взаперти?!

Кун. Вы отказываетесь? А ведь от вашего «да» зависит судьба инженера Бобовича.

Эльяшевич. Тогда «да!», тысячу раз «да!». Но я умоляю, господин комиссар, хотя бы не в самих кенасах, а в мидраше, религиозной школе. Там очень удобно, а община с радостью будет снабжать едой и узников, и ваших уважаемых сотрудников, их стерегущих.

Тут газзан увидел, что выражение этого ашкеназского[26]лица немного изменилось, поскольку верхняя губа растянулась в попытке выразить благосклонность. И усы тоже словно бы растянулись, впрочем, оставшись такими же плотными… как будто эмблема несколько увеличилась в размерах, теперь достаточных для появления надписи чуть более человеколюбивой: «Погребаем круглосуточно, искренне скорбя».

– Зачем это?! – протестовал Павел, пытаясь отвертеться от ежеутренних физических упражнений. – Ведь не сегодня расстреляют, так завтра!

– Затем, что все равно убежим! – отвечал неумолимый Бучнев. – У меня уже план складывается… Наращивай силу, казачок, да поупорнее, чем в Одессе!

Шебутнов неизменно вклинивался:

– А скольких, по вашему плану, часовых следует передушить, господин непротивленец злу насилием? Или часовые в данном случае не зло, а помеха, коей не противятся, а просто убирают?

…Когда «миньян» перевозили из Феодосии в Евпаторию, Шебутнов сказал, отвлекшись от красот дороги, одышливо одолевающей перевал:

– Шлепнут нас не сразу, карты мы в чьей-то хитрой игре.

А попав в просторный учебный класс религиозной школы при евпаторийской кенасе, контрразведчик призадумался. Да и было отчего: плотно набитые тюфяки, упругие подушечки, теплые одеяла; несколько ведер для отправления надобностей притаились в укромном закутке, зато три умывальника сияли чистотой на самом видном месте; а еще и шкафчик с глиняными мисками, кружками и мельхиоровыми ложками… И хотя каждое из трех небольших окон охранялось снаружи двумя часовыми, а по двору встречными курсами расхаживали еще две пары… но все же не на тюрьму это походило, а на многоместный номер в опрятной гостиничке с отменным пансионом.

Если бы еще не вопли товарища Федора да прогуливаться бы подольше позволяли…

Поразмыслил над всем этим Шебутнов и обратился к Бобовичу:

– Не ради ли вас, случаем, еврейские власти Крыма так стараются?

– Но и ради остальных, получается, тоже, – тактично ответил инженер.

– Разумеется! Конечно же, и ради меня, правда в какую-нибудь седьмую очередь. После Абрама Спивака, к примеру.