Зимняя бухта - Матс Валь

сияющий город. Мотор глохнет. Полная луна. Курт оборачивается.

— К сожалению, — говорит он, — бензин кончился.

Я животом чувствую, как мы падаем, падаем, огни города стремительно приближаются.

— Йон-Йон!

— А?

— Проснись.

— А? Что?

— Ты кричал во сне.

Рядом стояла мама.

— Да?

— Ужасно кричал. Что тебе приснилось?

— Не помню.

— Выпей молока.

Она вышла, закрыла дверь. Из глаз у меня текли слезы. Простыня вымокла. Наверное, я долго плакал.

Какое-то время я лежал, пытаясь снова заснуть, но не получалось. Я ворочался с боку на бок, потом встал, оделся и вышел.

Я успел на один из последних поездов в центр, доехал до Альвика, а там взял такси. Машина остановилась, не доехав до дома Асплундов. Я расплатился полученными от Франка деньгами и оставшееся расстояние прошел пешком. Накрапывал дождь. Я остановился на улице перед домом и стал смотреть на окно Элисабет. Увидеть меня никто не мог — я чуть не с головой залез в живую изгородь.

Стоял я там довольно долго, еще немного — и промок бы до нитки. По улице торопливо шагала женщина в дождевике, с далматином. Собака заметила меня, залаяла. Женщина дернула поводок, и обе они скрылись так же быстро, как появились.

Я начал мерзнуть.

В комнате Элисабет загорелся свет. Увидев пожарную лестницу, я пересек улицу и перепрыгнул забор. Подошел к дому, ухватился за нижнюю ступеньку и полез вверх.

24

О, братья и сестры мои, скажите мне, что есть любовь?

Было воскресенье, мы с мамой приехали к бабушке в Аспудден. Стояла весна. Я пошел поиграть. На берегу мне повстречались две девочки старше меня; они позвали меня в шалаш. Я пошел за ними в лес. Там они устроили шалаш — обрывок брезента на палках. Я заполз в него, девочки залезли следом. Одна схватила меня за руки и уселась верхом, другая стащила с меня штаны. Я стал кричать, но это не помогло. Та, что сидела на мне, стала зажимать мне рот. Вторая стянула с меня трусы. «Смотри, какой малюсенький», — сказала та, что стащила с меня штаны. Та, что сидела на мне, стала меня рассматривать. Я замолчал и натянул трусы. Потом девочки вылезли из шалаша. Когда я тоже вышел, они уже убежали.

Я заплакал и пошел домой. Штаны были новые. Серые. У бабушкиной двери я снова встретил тех девочек.

«Мы тебя любим!» — крикнули они мне в спину.

Скажите же мне, о сестры, скажите, о братья, — что есть любовь?

Свет погас, когда я был уже почти наверху. Я все же потянулся и постучал ногтем в окно. Ничего.

Я опять постучал. Вновь зажегся свет. Я наклонился к окну, чтобы Элисабет увидела меня, и постучал еще раз. Свет погас.

— Элисабет! — прошептал я.

Окно открылось — чуть-чуть, я даже не увидел Элисабет.

— Кто это?

— Это я, — сказал я. — Йон-Йон.

Элисабет открыла окно пошире, высунулась и зашипела:

— Ты что здесь делаешь?

Она казалась мне тенью.

— Захотел увидеть тебя, — прошептал я в ответ.

— Зачем?

— Я люблю тебя.

Она замолкла. Я подождал и спросил:

— Ты еще там?

— Да.

— Я люблю тебя, — повторил я. — С самого первого взгляда.

— А зачем лезть в окно?

— Я должен сказать тебе это прямо сейчас. Элисабет какое-то время молчала.

— Залезай.

Я ухватился за оконный отлив, влез и остался сидеть на подоконнике.

— Ты чего на окне уселся, как ворона?

В темной комнате белела футболка Элисабет.

Я слез на пол. Глаза начали привыкать к темноте. Я разглядел лицо Элисабет.

— Я люблю тебя.

— Дурак.

— Я правда тебя люблю.

Она повисла у меня на шее, обняла, торопливо поцеловала. Я ощущал ее теплую кожу сквозь тонкий хлопок. Чувствовал, как ее грудь касается моей. Потом Элисабет высвободилась и сделала шаг назад.

— Уходи сейчас же.

— Я же только что пришел.

Она вздохнула и села на кровать.

— Зачем ты так делаешь?

— А как надо?

— Как-нибудь… понормальнее.

Элисабет вздохнула, зажгла ночник, сощурилась от яркого света. На груди у нее красовался призыв Love me! Футболка едва доходила ей до ляжек, и я видел край белых трусов.

— На что уставился?

— Я люблю тебя.

— Ну а дальше? Еще что-нибудь скажешь или нет?

— Я люблю тебя.

Элисабет прищурилась. Длинные волосы упали на лицо, но она их не отводила.

— Дурак. — Она закурила, сердито глядя на меня сквозь волосы. — Ты не подумал, что я могу, например, спать?

— Я не мог уснуть.

— Ты всегда такой? — Она отвела волосы.

— Я люблю тебя.

Элисабет вздохнула.

— По такому случаю мог бы вести себя по-человечески. — Она подошла ближе и спросила — Ты что, дрался?

— На меня напали в Альбю.

— О-ох. Сильно избили?

— Так, ерунда. Пара царапин.

Я засучил штанину, показал синяки на ноге.

— Ox, — повторила Элисабет. — Кто напал-то?

— Шкеты какие-то. Они сейчас все крутые.

— Много их было?

— Пятеро, — соврал я.

— Ох.

Элисабет погладила меня по шее. Она стояла так близко, что я кожей ощущал, как ее грудь поднимается в такт дыханию. Какие же у нее до смешного тонкие руки — того и гляди порвутся.

— Ты правда меня любишь?

— Да, — сказал я.

Элисабет поцеловала меня. У нее был вкус табака и зубной пасты; ноги у меня ослабели, едва не подогнулись. Она запустила язык мне в рот, он коснулся десен легко, словно котенок, что охотится за бумажкой на ниточке.

— Наверное, я тоже тебя люблю.

Элисабет снова поцеловала меня, отступила, закрыла окно, взяла пепельницу и залезла на кровать. Уселась, скрестив ноги, у подушки, привалилась к стене и выпустила колечко дыма. С довольным видом выпустила еще.

— Умеешь пускать кольца?

— Не знаю. Не пробовал.

Элисабет протянула мне сигарету, я взял, затянулся, закашлялся.

— Задержи дым во рту, — сказала она.

Я сделал еще попытку, набрал полный рот дыма.

— Сложи губы!

Я пытался следовать инструкциям, но получалось не намного лучше, колечка все равно не выходило. Элисабет протянула руку, и я вернул сигарету. Она выпустила колечко, рассматривая меня. У Элисабет острый взгляд, такой нелегко выносить.

— Ты весь мокрый.

— На улице дождь!

— Сядь хотя бы.

Я сел на край кровати.

— Хочешь сухое?

Прежде чем я успел ответить, Элисабет встала и направилась к комоду.

— Спасибо, не надо!

Но она уже протягивала мне темно-зеленую шерстяную рубашку-поло.

— Мне велика. Подарок Майкен.

Я стянул мокрый свитер, он упал на пол.

— О господи!

Элисабет указала на что-то длинным пальцем, я присмотрелся. На боку заметил синяк, оставленный ботинком Навозника.

— Больно? — спросила она и как-то нехорошо улыбнулась.

— Ничего страшного.