Исповедь королевы - Виктория Холт

Некоторые из членов Совета заявляли, что на обеде хорошо было бы присутствовать королю и мне, однако я была против, опасаясь, что из-за моей непопулярности это может привести к какому-нибудь ожесточению.

— Мадам Кампан, — сказала я, — мне посоветовали присутствовать на обеде, но я считаю это нецелесообразным. Я бы хотела, чтобы вы заняли одну из лож и информировали меня обо всем.

Она ответила, что возьмет с собой племянницу и сделает мне подробный отчет.

Муж уехал на охоту. Было удивительно, что, несмотря на все происходящее, он упорно вел себя так, будто бы жизнь течет нормально. Я находилась с детьми в их комнате, как всегда, когда чувствовала приближение опасности. Именно в тот момент в детскую вошла одна из моих фрейлин и сказала, что солдаты ведут себя весьма лояльным образом и что герцог де Виллеруа, командир первой роты охраны, предложил присутствующим четыре тоста: за короля, за королеву, за дофина и за королевскую семью — и тосты были поддержаны, а когда кто-то предложил тост за нацию, его оставили без внимания.

Во время рассказа фрейлины с охоты вернулся муж, и я попросила ее пересказать сообщение в его присутствии.

— Может быть, нам неплохо было бы появиться, — сказала я. — Если мы не сделаем этого, они могут подумать, что мы боимся, а это, пожалуй, самое плохое, что может быть.

Он согласился со мной, поскольку при всех наших невзгодах мне никогда не приходилось видеть, чтобы Людовик проявлял хотя бы малейший страх за свою безопасность. Я послала за мадам де Турзель и попросила ее привести детей.

— Мы собираемся смотреть солдат, — сказала я дофину.

Ничто не могло доставить ему большей радости — он всегда был готов к встрече с солдатами. Он считал, что и Малышу будет приятно с ними увидеться, однако я сказала, что на этот раз Малыш не сможет пойти с нами.

Мы направились в театр и появились в огороженной ложе, которая выходила прямо на сцену. На сцене водворилась тишина, через мгновение взорвавшаяся одобрительными возгласами:

— Да здравствует король! Да здравствует королева!

Да, даже «Да здравствует королева!» Впервые за долгое время мое настроение стало повышаться.

Там, в театре, я почувствовала, что наше дело не безнадежно, что у нас есть друзья и что я напрасно позволила запугать себя людям со свирепыми лицами.

Столы были расставлены в форме подковы, и на них было сервировано двести десять мест, за которыми сидели солдаты — лояльно относящиеся к нам солдаты, в приветственных дружественных криках которых совершенно растворились несколько негодующих голосов.

— Они хотят, чтобы мы спустились на сцену, — сказал мой муж со слезами на глазах: его глубоко тронуло проявление любви со стороны подданных.

Я взяла сына на руки и спустилась к ним на сцену. Мне не хотелось отпускать его слишком далеко от себя.

Веселый характер и восторг дофина очаровали солдат, и я поставила его на стол во время тоста за его здоровье. Потом он пошел по столам, стараясь не наступать на рюмки, громко рассказывая мужчинам, что он любит солдат больше всего на свете, даже больше, чем собак; когда он вырастет, то собирается стать солдатом.

Присутствующие пришли в восторг. Кто мог бы остаться равнодушным? С нами была наша стройная, как рюмочка, девочка, очень счастливая от сознания того, что все у нас идет хорошо и тревога последних месяцев уходит.

Военные запели одну из популярных в те дни песен композитора Гретрю — хорошую и вполне лояльную песню:

О Ришар, о мой король.

Вселенная отказывается от тебя,

На земле один только я

Интересуюсь твоей персоной.

Как было замечательно находиться на сцене и видеть триумф моего маленького сына, восхищение добрых мужчин, с которым они смотрели на мою дочь, быть свидетельницей их преданности королю и чувствовать их любовь к себе. Как я все это упустила? Я молила, чтобы мне выпал еще один шанс. Пусть все останется так, как должно быть, и я буду вместе со своим мужем трудиться на благо народа Франции!

В ту ночь я заснула вполне спокойно, как уже давно не спала. Утром я попросила мадам Кампан дать отчет об обеде. Она сказала, что была удивлена нашим появлением и глубоко тронута песнями «О Ришар…»и «Можно ли огорчать того, кого любишь?», которая последовала за первой.

— Однако, — сказала я, — вам не все понравилось?

— Хотя многие приветствовали Ваше величество, — сказала она, — были и такие, кто не делал этого. В соседней с нами ложе находился человек, который осудил нас за то, что мы кричали: «Да здравствует король!» Он сказал, что американские женщины выразили бы нам свое презрение за нашу здравицу в адрес одного человека. «Поразительно, — сказал он, — видеть прекрасных французских женщин, воспитанных в таком раболепии». На что моя племянница ответила, что все мы живем рядом со своим королем, и это означает, что мы любим его, а нелояльность к доброму королю нисколько не трогает нас.

Мне стало смешно.

— Разве это не чудесно? Они так восторженно выражали свои чувства, свою любовь к нам и хотели, чтобы мы это видели! Вокруг нас так много врагов, что мы забываем о своих друзьях.

Мадам Кампан была не в таком радужном настроении, как я. Милая Кампан, она всегда была мудрее меня.

В Париже известие об этом обеде вызвало некоторое замешательство. Памфлетисты лихорадочно принялись выпускать листовки, опасаясь, что еще больше людей пожелает продемонстрировать свое дружелюбное отношение к нам. Марат и Демулен написали об этом вечере, как о неприличной оргии. Они заявили, что мы топтали трехцветный национальный флаг. Разве не настало время, чтобы кто-то перерезал горло ненавистной австриячке?

В столицу поступало все меньше и меньше хлеба. Муки не было. В Париже распространялись слухи о том, что «народную муку прячут в Версале!»

На дворе стоял октябрь, и впереди была зима — холодная и голодная зима.

Наступила вторая половина хмурого дня 5 октября. Небо было затянуто тучами, временами лил сильный дождь. Я решила пойти в Трианон. Возможно, там мне удастся немного позаниматься рисованием. Может быть, меня навестит Аксель. Если мы могли оставаться вместе даже непродолжительное время, у меня находились силы жить дальше. Теперь мне стало ясно, что банкет не представлял собой чудесного изменения хода событий, в которое я заставила себя поверить. Приходили известия о мятежах, которые продолжались и с каждым днем становились все более яростными. Не было конца ужасным сообщениям о творившихся зверствах. Мы были в большей опасности, чем неделю тому назад, поскольку с каждым часом угроза нам возрастала.

Почему Людовик не уезжает в Мец? Безусловно, он мог понять, что это целесообразно. Но он всегда колебался.

Поэтому я решила пойти в Трианон и между перепадами дождя прогуляться на хутор. Может быть, я попью свежего молочка от своих коров или посижу в Храме любви и помечтаю об Акселе.