Затерянные в Полынье - Александр Трапезников

– А… там? – Милену била мелкая дрожь.

– Пошли посмотрим, – деловито предложил Егор, натягивая джинсы. – Но если вы меня разыгрываете, – берегитесь!

Мы вернулись в нашу комнату, и я посветил фонариком на постель. Змея в точности походила на ту, которая лежала в тумбочке Маркова. Впрочем, все гадюки выглядят одинаково. Но вдруг… она шевельнулась… приподняла узкую головку. Изо рта высунулось жало…

– Назад! – скомандовал Марков, отстраняя меня и Милену. – Чертовщина какая-то… Может быть, это хахаль той, моей, и приполз к своей подруге?.. Такое бывает, вспомните Киплинга. Сходить, что ли, за пистолетом?

– Не надо устраивать в моем доме пальбу. Да еще в три часа ночи.

Я осторожно, бочком, подошел к постели и снова набросил на гадюку одеяло. Мы услышали тихое шипение. Затем я нагнулся и вытащил из-под кровати один из мечей. Поднял, держа обеими руками.

– Егорушка, по моему сигналу откидывай одеяло, – шепотом произнес я. – Раз, два, три!

Одеяло взметнулось вверх, а я с размаху ударил мечом по узкой ленте, разрубив гадюку пополам. Обе половинки змеи продолжали извиваться, а Милена, глядя на них, громко вскрикнула. Не удержалась все-таки… Через некоторое время гадюка издохла, как-то свившись в два клубка. А в нашу комнату уже заглядывали разбуженные Барсуковы. Если, конечно, они вообще ложились.

– Что это? – прошептала Маша.

– Змея… – Я подцепил кончиком меча обе половинки и выбросил их в открытое окно.

– Откуда? – спросил Сеня.

– Кто ж знает? Спроси что-нибудь полегче.

Я бы сейчас охотно поверил версии Маркова, что муж приполз к своей мертвой возлюбленной. Это было бы красиво и поэтично, но… Слишком многое подсказывало мне, что гадюку именно подложили в нашу постель. Возможно, даже каким-то образом усыпив ее на некоторое время. Чтобы мы также приняли ее за мертвую, взяли в руки. И тогда…

Все события этой сумасшедшей ночи складывались в одну цепочку: первоначальный жуткий крик, который не принадлежал никому из нас, когда Марков погасил свечи; перевернутый подсвечник над журналами, грозящий запалить дом; кукла на веранде, пришедшая туда «своими ногами»; наконец, эта гадюка…

– Я сегодня ни за что не усну! – объявила Маша.

– А я больше никогда не лягу в эту постель, – добавила Милена.

– Ладно, будите Комочкова, – сказал я. – Нужно сообщить вам одну очень важную вещь. Бессонная ночь продолжается.

… Когда все мы собрались в зале (кроме Ксении, которую не стали будить, – да это было бы и бесполезно), я рассказал им все, что произошло со мной в поселке Полынья за последнюю неделю. Поведал о своих подозрениях по поводу смерти деда, о попытках меня запугать, а позже – убить на спиритическом сеансе. О таинственном сожителе в нашем доме, о беглом убийце, о Волшебном камне и Девушке-Ночи (не упомянув лишь о моей встрече с нею). О Намцевиче и докторе Мендлеве, о проповеднике Монке и пекаре Раструбове, о тетушке Краб и всех остальных людях, с которыми меня свела судьба в этом аномальном месте…

Даже упомянул об исчезнувших тетрадях деда, которые, теперь я понимал это, могли играть важную роль во всей этой таинственной истории, отдающей мистикой и хладнокровным практицизмом. Я почему-то не сомневался, что за всеми загадочными событиями стоят реальные люди. И Марков с его трезвым аналитическим умом сыщика был единственным человеком, который согласился со мной.

– Деда убили – ясен пень, – подытожил он. – И нам нельзя уезжать отсюда, пока мы не распутаем весь этот змеиный клубок.

– А я считаю, что нам, наоборот, нужно убираться как можно скорее, – не согласилась с ним Маша. – Я предчувствую надвигающуюся беду. На всех нас. Мы все здесь погибнем.

– Хорошо, – отозвался Марков. – Пусть женщины и те, кто захочет, – уезжают. Но я остаюсь с Вадимом.

– Ну, тогда и я тоже, – хмуро кивнул Комочков. – Будет о чем написать в газете. Это мой долг журналиста.

– А мы – пас! – ответил за себя и свою жену Барсуков. – Мне здесь все осточертело. И потом, у нас трое детей. Кто о них позаботится?

– Пожалуй, и мы с Ксенией присоединимся к вам, – задумчиво произнесла Милена, и мне это было слышать больнее всего, хотя я и понимал, что она права. Я не мог рисковать ее жизнью.

Так мы разделились. Но наутро судьба преподнесла нам еще один скверный сюрприз. А те, кто хотел уехать, вынуждены были остаться против их воли. Милена, Ксения и Барсуковы уже собирали вещи, когда в дверь моего дома постучалась тетушка Краб. Она принесла только что испеченные пироги с рыбой и сообщила, что ночью, во время грозы, со склонов гор сошел большой оползень, завалив единственную дорогу в город.

Именно он и явился причиной того чудовищного грохота ночью, напоминавшего взрыв на артиллерийском складе. Такое уже случалось в прошлом году, сказала тетушка, и восстановительные работы заняли целый месяц. Но и тогда, и сейчас поселок оказался отрезанным от всего остального мира…

– Миленькое дельце! – сказала моя жена, покусывая верхнюю губку, – это было знаком приближающегося раздражения. – И что же мы теперь будем делать? Торчать в этой чертовой Полынье, искать убийцу твоего деда и ждать, когда всех нас здесь передушат?

– Не все так мрачно, – попытался я ее утешить. – Смотри, уже и солнышко светит. И возможно, наши ночные страхи – лишь порождение темноты.

– Ну да! Гадюка-то была настоящая. – В этом с ней было трудно не согласиться. Но меня поддержал Марков:

– Чем быстрее мы найдем убийцу и разберемся во всем, тем скорее все плохое и закончится. У Вадима есть восемь явных подозреваемых. Кроме того, показания Мишки-Стрельца и рыбака Валентина, первым обнаружившего труп. Исходя из этого, я бы сначала отбросил всякую чепуху, вроде Девушки-Ночи, – при этом он как-то странно покосился на меня и фыркнул. – Я разбил бы всех подозреваемых в убийстве на три группы. Первая, наиболее серьезная, – местный олигарх Намцевич и скрывающийся где-то здесь, на болотах, а то и в доме деда, маньяк-убийца Григорий, сын местной продавщицы магазина. У каждого из них могли быть свои причины, которые нам пока не до конца ясны. Вторая группа, потенциальная, – это доктор Мендлев, полицейский Громыхайлов – фу, какие невкусные фамилии! – и пекарь Раструбов. Фамилия не лучше. Но судят не по ним, а «по делам их». Третья, сомнительная: кузнец Ермольник, проповедник Монк и поселковый староста Горемыжный. Снова фамилии весьма скверные, но тут, судя по всему, все такие. Как из паноптикума.

Комочкову надоело слушать, и он поторопил:

– Нельзя ли покороче, начальник? Баланду давай!

– Будет тебе пайка, будет и шконка с парашей. В связи с экстренными обстоятельствами продпаек урезается, – осадил его Марков. – Продолжаю. Нам надо быть готовыми к тому, что все эти восемь человек здесь ни при чем. И все они являются вполне порядочными и законопослушными гражданами. Включая маньяка-убийцу, с которым, возможно, судебная система дала сбой.