Алая река - Лиз Мур

Входят Эшли и Рон, а вслед за ними, явно по родительской указке, – все четверо детей.

– Прошу внимания! – возвышает голос Эшли.

Призыв тонет в общем гуле. Тогда Рон свистит в два пальца.

Я как раз несла кусок ко рту. От неожиданности опускаю вилку.

– Началось, – хмыкает Шейн. – Сейчас будет проповедь!

Эшли меряет его взглядом.

– Мы вас надолго не задержим. Просто мы – я, и Рон, и наши дети – хотели сказать, что очень вас любим. Спасибо всем, кто сегодня выкроил время и пришел в наш дом. Спасибо Господу, что дает нам возможность собираться вместе, всей большой семьей.

Рон, Эшли и их дети берутся за руки.

– Если нет возражений, – говорит Рон, – давайте помолимся.

Кошусь по сторонам. Лица у всех скептические. Если О’Брайенов и можно охарактеризовать каким-то одним словом, то слово это – «католики». Все мы религиозны; правда, в разной степени. Некоторые мои тетки чуть ли не каждый день ходят в церковь, некоторые кузены не ходят вовсе. Сама я вожу Томаса к мессе на Пасху, Рождество и в те дни, когда мне грустно. Но чтобы молиться в День благодарения – такого не припомню.

Рон тем не менее уже молится – низко склонив лысую голову, в полной тишине. Мышцы рук напряжены – так волнительна для него молитва. Он благодарит Господа за пищу, данную нам, за родных, что нас окружают; просит упокоить с миром усопших членов семьи. Далее следуют благодарности за собственное жилье, работу и детей. Рон возносит Господу хвалу за мудрых и заботливых лидеров, которых Он даровал американскому народу, и выражает надежду, что лидеры и дальше будут выполнять свой долг с максимальным рвением. Вообще-то, я почти не знаю Рона, видела его раза четыре за все время, что он женат на Эшли, считая с днем свадьбы. Сейчас по его позе, по истовости я вдруг понимаю: Рон – человек с твердым характером, трудолюбивый и серьезный, и на все у него свое мнение, которым он охотно поделится – только спроси. Сам он родом из Делавэра, даром что граница Пенсильвании с этим штатом находится практически сразу за городской чертой Филадельфии, на юго-западе, О’Брайены считают Рона чужаком, имеющим весьма опосредованное отношение к клану. Данный статус предполагает некоторую степень пиетета – и предубежденности.

Наконец молитва завершена. Со всех сторон слышится «аминь»; кто-то не в меру остроумный бурчит: «Богу спасибо за мясо, за рыбу. Хлеб дал нам днесь – так давайте же есть».

За моей спиной, будто из-под земли, возникает Рич, мой двоюродный дед, с кружкой пива.

– Не ожидал, не ожидал, Мик. Давненько ты семейные праздники не посещала.

Рич в джинсах и фуфайке с символикой неизбежных «Иглз». Представляет собой сильно увеличенную копию Ба. Как и все мои двоюродные деды и дядья, любит почесать язык; он из тех, кто, сострив, пихает собеседника локтем – дескать, чего не смеешься?

– Всё некогда.

– Я погляжу, Мик, ты со своей службой совсем оголодала. – Рич кивает на мою тарелку. – А я вот воздерживаюсь. Талию берегу. – Подмигивает.

Выдавливаю смешок.

– Я слыхал, ты в Бенсалем перебралась? – не отстает Рич. – Бабушка твоя мне говорила.

Киваю.

– Небось неспроста? Признавайся: новый парень завелся? От семьи, Мик, ничего не утаишь.

Как всегда, Рич меня просто поддразнивает. Я привыкла. Отвечать необязательно.

– Привезла бы его к нам, познакомила бы с родней…

– Некого привозить, – говорю я.

– Да ладно, я ж просто так. Сейчас некого – значит, скоро будет кого.

– Мне никто не нужен.

Снова подхожу к фуршетному столу. Выбираю кусочки помельче, чтобы в тарелке ничего не резать. Это процесс не быстрый. Рич торчит рядом, но чуть ли не впервые на моей памяти ничего не говорит.

Тогда

После того как я рассказала Саймону Клиру о проблемах сестры, мы стали регулярно встречаться в нерабочее время.

Тем летом, отдав несколько часов Лиге, я шла в библиотеку, или в парк, или в ресторан. Места выбирал Саймон – по одному-единственному критерию: чтобы нам с ним не нарваться на знакомых. («Еще подумают про нас что-нибудь не то», – объяснил Саймон, чем всерьез меня заинтриговал.) Иногда мы бывали в кино или ездили в центр Филадельфии смотреть спектакль в каком-нибудь из независимых театров, а потом Саймон провожал меня до самой остановки, всю дорогу распространяясь о мощи театрального искусства в целом и о слабостях этого конкретного сценария и этих конкретных актеров. А случалось, мы просто сидели на заброшенном пирсе над рекой Делавэр. Пожалуй, это было небезопасно, учитывая гнилые опоры, зато там уж точно никто нас не застукал бы. Вдобавок с пирса открывался отличный вид на реку и Кэмден. Где бы Саймон ни назначил встречу, я неизменно приходила первой. Правда, и он не задерживался, не заставлял меня ждать слишком долго. Теперь он уже все знал о Кейси и к моим рассказам проявлял поразительное внимание.

Не прошло и недели с первой передозировки, как сестра вновь стала регулярно пропадать из дому. Поскольку мы, как и раньше, спали в одной постели, я знала обо всех ее отлучках. Разумеется, я пыталась вразумить Кейси. Даже грозила, что все расскажу Ба. Но я бы так не поступила. Наказание было бы фатальнее, чем уверенный распад, которому Кейси сама себя подвергала. Я не сомневалась: Ба просто вышвырнет ее из дому. И что тогда? Что будет со мной и с моей сестрой?

– Не уходи, Кейси, – шептала я, лежа в постели.

– Да я только за сигареткой сгоняю – и назад, – отвечала сестра. И пропадала на несколько долгих часов.

Это повторялось ночь за ночью. Выходы «за сигареткой» быстро сказались на ее внешности и поведении. Вялые движения, остекленевший, потусторонний взгляд, нездоровый румянец, замедленная речь, распухший, еле ворочающийся во рту язык – все признаки были налицо. Так и хотелось хлопнуть перед Кейси в ладоши, да погромче, чтобы растормошить ее. Хотелось обнять сестру и сжимать, сжимать, пока не выйдет наружу вся тьма, которая одна и повинна в том, что Кейси с таким упорством губит собственную жизнь. Мне ужасно недоставало ее прежней – подвижной, остроумной, бойкой, столь непохожей на эту, новую девушку, завязшую в трясине вечных сумерек.

Понятно, как ни старалась я прикрыть сестру, Ба была в курсе всех или почти всех ее выходок. Периодически она устраивала у Кейси обыск и однажды нашла пачку стодолларовых купюр – та уже тогда распространяла наркотики, «работала» вместе с Полой Мулрони на ее брата Фрэна. Для бабушки этой улики оказалось достаточно. Мои худшие опасения сбылись – Ба выгнала Кейси из дому.

– Куда же она теперь пойдет? – плакала я.

Ба была непреклонна:

– Не моя печаль. Сама вляпалась, сама пускай и выпутывается.

– Ей шестнадцать! – взывала я к бабушкиному милосердию.

– То-то и оно. Пора бы уже поумнеть, к шестнадцати-то годам.