Все не случайно - Вера Алентова

Встреча эта произвела на меня гнетущее впечатление. Самую большую аудиторию – номер пять – студенты заполнили под завязку, в воздухе повисло напряженное ожидание, и вот появился Солженицын – высокий мрачный человек. Беседа завязалась не сразу и прекратилась на третьем же вопросе из зала. Совершенно неожиданно Солженицын резко сказал: «Вы меня обманули! Здесь присутствует пресса! Я ухожу!» И он действительно встал и ушел.

Поведение его показалось мне удивительным: трудно было не заметить, как сильно он напуган с самых первых мгновений нашей встречи. Но я так и не поняла, почему Солженицын решил, будто среди нас есть журналисты. Не запомнила я и вопроса, который стал поводом для столь бурных эмоций.

Мы оказались последним курсом, на котором преподавался предмет «манеры». Очень нужный предмет для исполнения ролей классического репертуара, а когда расширилось наше международное общение, для жизни тоже. Да и на родной почве приятно общаться с хорошо воспитанным человеком.

Манеры преподавала нам Елизавета Волконская – самая настоящая княгиня. На первом занятии мы ждали, что к нам войдет старуха в седых буклях и длинном платье с буфами. А влетела легкая, тонкая, коротко стриженная седая женщина, голубоглазая, с аристократической горбинкой на носу и яркой помадой на губах. Длинными пальцами она держала сигарету. Образ ее завершали короткая юбка по моде тех лет и туфли на шпильке, подчеркивающие красивые ноги.

Княгиня была очень смешливая, остроумная и строгая. Она научила нас многому. Как носить длинные юбки с треном – то есть с хвостом, красиво волочащимся по полу, на метр, а то и на два длиннее самого платья. И как в этих юбках поворачиваться изящно: и чтобы самой не упасть, запутавшись в длинном хвосте, и чтобы сценическая пыль, собранная хвостом, не летела в лица зрителей первых рядов. Ну и чтобы остальным участникам действия на этот хвост не наступить, тоже надо было учиться. Как изящно сидеть, как держать сумочку и зонтик. Как снять перчатки и шляпку и отдать их «прислуге» вместе с сумочкой и зонтиком, ничего при этом не уронив. И как выглядеть свободной и элегантной. И как пользоваться столовыми приборами. И как мальчикам пользоваться цилиндром и тростью, как целовать руку даме. Как и в каком порядке представлять своих друзей и близких. Как правильно есть мясо или рыбу. Как поступать, когда видишь незнакомое блюдо и не знаешь, каким прибором пользоваться. Как вести светский разговор, как принимать и провожать гостей, и что недопустимо при общении со знакомыми, но не очень близкими людьми.

После успеха «Москва слезам не верит» мне пришлось много ездить, представляя фильм в других странах. Меня приглашали на приемы разного уровня – и как же я была благодарна нашей очаровательной, абсолютно современной, но превосходно воспитанной княгине за ее божественные уроки.

Студентам старшего курса сценическую речь преподавала знаменитая Елизавета Сарычева – классик, автор множества книг по этому предмету, которые переиздаются до сих пор. Но она была дамой преклонных лет и взять себе еще один курс не могла. Так что нам достался другой педагог – Елена Николаевна Губанская. Не все на курсе приняли ее должным образом: студенты хотят, чтобы их учили самые лучшие, известные, прославленные. Елена же Николаевна была человеком новым, к тому же с нелегким характером, но педагогом оказалась превосходным. Ей удавалось исправлять самые сложные говоры (одесский, например), студенты выходили из-под ее крыла чисто и грамотно говорящими!

На третьем курсе, когда нужно было осваивать стихотворную форму существования на подмостках, у нас возникла возможность пойти в ученики к знаменитому чтецу и педагогу Дмитрию Журавлеву. Мы знали этого артиста, ходили на его поэтические вечера, заслушивались его голосом, восхищались манерой исполнения и точным разбором поэтического произведения: из его уст легко воспринимался любой, даже самый сложный текст. Но часть курса настаивала: уходить к Журавлеву некрасиво по отношению к Елене Николаевне, которая два года упорно с нами занималась. И я была с этой частью курса согласна, хотя и поучиться у Дмитрия Журавлева тоже хотелось.

Галина Ивановна Трофименко была нашим педагогом по французскому. Высший свет России говорил на нем, и потому преподавание этого языка в театральных вузах в наше время считалось обязательным. Но я, переходя из школы в школу, учила английский, мой муж – немецкий, и никто, кроме Ирины Мирошниченко, французского на нашем курсе не знал. И вот начались наши совместные с Галиной Ивановной радостные страдания! Она была прелестной женщиной и замечательным педагогом: она устраивала вечера, на которых мы слушали пластинки Эдит Пиаф, Мирей Матье, всеми любимых Ива Монтана и Шарля Азнавура. Она сумела влюбить нас во французский язык, и мы захотели его выучить.

Язык пригодился. Однажды мы с Ириной Муравьевой прилетели в Италию на очередное представление нашего фильма, и в аэропорту, кроме полисменов и собак, ищущих наркотики в багаже, нас никто не встречал. И только слабое, но все-таки достаточное знание французского помогло мне выяснить в справочном окне, что прилетели мы не в тот аэропорт, где нас ждут, что придется посидеть полтора часа, пока встречающие приедут за нами из другого аэропорта. Спасибо Галине Ивановне.

Вообще поездки за рубеж дали понять, как важно владеть иностранным языком. Многочисленные интервьюеры всегда просили личного общения, а я, как правило, отказывалась из-за незнания языка. Переводчик (чаще всего наш, посольский) передавал мои слова неточно и довольно примитивно, но претензии предъявлять было некому: посольские ребята работали по другому профилю, нужного словарного запаса не имели, наши темы были для них незнакомы. Я же, будучи патриоткой, беспокоилась об имидже страны, огорчалась, что иностранцы могут подумать, что я совсем необразованная, раз языка не знаю, что окружили меня комитетчиками и не дают вздохнуть свободно (хотя дышала я абсолютно свободно и часто ездила за рубеж совершенно одна, безо всякого сопровождения). Мне было неловко, что я не владею языками, положение спасало то, что Россия воспринималась как экзотика и российская актриса – тоже. Запад был искренне удивлен, что, оказывается, у наших людей нет клыков, что они живут в квартирах, а не в берлогах с медведями в обнимку. Поэтому незнание языка мне легко прощали.

Позже я вернулась к изучению английского: он проще. На примитивном уровне я могу объясниться в отеле, но свободное владение так пока и осталось моей мечтой…

С Галиной Ивановной, нашей очаровательной француженкой, мы продолжали поддерживать отношения и после окончания института. Я знала ее сына и внучку, часто бывала у нее дома в Оружейном переулке, рядом с которым теперь живу сама. Галина Ивановна преподала мне еще не одну мудрость, например научила распределять малое количество денег на большой срок: разложить деньги в 30 конвертов – на месяц – и каждый день тратить только то, что в конверте. Это хороший способ, но в конце месяца нам все же иногда приходилось туго, и я просила у нее в долг. Галина Ивановна показывала мне свои обновки и спрашивала, по возрасту ли ей такое: у нее был взрослый сын, а в подобных вещах нужен совет девочки. Умерла Галина Ивановна вдруг, скоропостижно, и это стало для меня большим горем. Проходя мимо ее дома, я всегда вспоминаю ее с теплотой и нежностью. Это она выбрала меня в друзья, и я была верным другом. Это она однажды сказала мне, что стареет наша оболочка, а душа остается юной навсегда. И теперь, когда я старше ее, понимаю, что она имела в виду и как была права…