Литературный призрак - Дэвид Митчелл

— Ах ты, грязная шлюха! Идиотка! И это после всего, что я сделал для тебя! Всем для тебя пожертвовал! А ты вот как отблагодарила меня! Если б ты родила мальчика, Сын Военачальника озолотил бы нас! Озолотил! Мы жили бы у него во дворце! Я был бы важной шишкой! Слуги со всех сторон! Подносят заморские фрукты! А ты! Кто ж захочет признать такое непотребство?

И он ткнул пальцем между ножек моего ребеночка. Дочка заплакала. Всего пять минут от роду, и вот уже первый урок.

— Ты продалась за паршивый горшок! Угробила все мои надежды выдать тебя удачно замуж!

Одна из тетушек выводит его из комнаты.

Дерево заглядывает в окно и улыбается мне.

— Правда, она красавица? — спрашиваю я.

На личике моей девочки затрепетали зеленые тени от листьев — Дерево кивает.

Спустя несколько дней все было решено. Мою дочь возьмут на воспитание родственники, которые живут в долине, на расстоянии трех дней верхом. У них богатое хозяйство, много земли, для них еще один рот не обуза. Дядюшка сказал — дальнее расстояние покроет позор, который я навлекла на семью. Хотя честь мне, конечно, ничто не вернет. Может, через несколько лет какой-нибудь старый вдовец и согласится взять меня в жены вместо сиделки. Если только мне повезет.

Я тогда же решила, что постараюсь обойти такое везенье стороной.

Мои дядюшки порешили, что японцы никогда не заберутся ни вглубь, до Янцзы, ни вверх, в горы. Каждый знает, что японскому солдату нужно куда больше кислорода, чем обычному человеку, поэтому они никогда не одолеют Святой горы. И значит, война нас не коснется. Многих местных парней призвал Военачальник, и их послали воевать на стороне какого-то союза, но за пределами долины. В далеком, может, и вовсе несуществующем мире, в краях со странными названиями — Маньчжурия, Монголия и еще как-то.

Ни черта мои дядюшки не смыслят. Однажды мне приснилась пещера, а в ней — глиняный кувшин с рисом. Я спросила монаха, что значит мой сон, и он ответил — это знак от Учителя нашего, Будды.

Когда на Святой горе дует ветер, он приносит звуки издалека, а ближние звуки уносит вдаль. Чайный домик скрипит от старости — ленивый отец ни разу в жизни не взял в руки молотка, чтобы его подправить, и Дерево тоже скрипит. Так и вышло, что мы ничего не слышали, пока не раздался стук в окна.

Отец спрятался в шкаф. Я прислушивалась с тревогой, но заранее приняла судьбу, уготованную мне Учителем нашим Буддой. Закуталась в шаль. Эти люди говорили не на нашем языке. И даже не на кантонском или мандаринском наречии. Они издавали странные звуки, вроде тявканья. Я смотрела на них сквозь щели в досках. При свете лампы толком не разглядишь, но на вид вроде почти как люди. Мой двоюродный брат рассказывал мне, что у чужеземцев нос как у слона, а волосы как у больной обезьяны. Но эти выглядели в общем как мы. На форме вышит значок, похожий на головную боль, — красный кружок с полосками наподобие приступов боли.

Вдруг прямо в лицо ударил свет фонарей, нас с отцом схватили и потащили вниз. В комнате валялись перевернутые горшки и миски, горели фонари, было полным-полно мужчин. Они нашли и разбили наш ящик с деньгами. Над значками у них еще какая-то штучка с крыльями. И кругом пахнет мужчинами, мужчинами, мужчинами. Нас поставили перед мужчиной в очках, с блестящими усами.

Я была кормильцем в семье, но молча уставилась в пол.

— Чашку хорошего зеленого чая, господин? — прошептал отец, не переставая дрожать.

Этот, в очках и с усами, мог говорить на кантонском наречии, только выжатом, как бельевым катком.

— Мы ваши освободители. Мы реквизируем эту деревенскую гостиницу именем его величества императора Японии. Святая гора теперь входит в состав Азиатской зоны процветания. Мы прибыли сюда, чтобы освободить нашего исстрадавшегося Китай-батюшку из-под ига европейских империалистов. Немцы не в счет, этот народ хранит честь и расовую чистоту.

— О! — говорит отец. — Это хорошо. Я уважаю честь. Я и сам исстрадавшийся отец.

Тут хлопнула дверь — я даже сперва подумала, что это выстрел, — и вошел военный, весь увешанный медалями. Блестящие Усы отдал честь Увешанному Медалями и что-то протявкал. Увешанный Медалями внимательно посмотрел на моего отца, затем на меня. Улыбнулся краешком рта. И что-то негромко протявкал остальным.

Блестящие Усы повернулся к отцу и рявкнул:

— Принимал преступников в своей гостинице?

— Как можно, господин! Мы ненавидим этого поганого козла, Военачальника! Его сын изнасиловал мою дочь!

Блестящие Усы превратил слова отца в тявканье, глядя на Увешанного Медалями. Тот недоуменно приподнял брови и что-то проворчал.

— Мы рады слышать, что твоя дочь всегда готова доставить удовольствие проезжим. Но нам досадно слышать, как ты поливаешь грязью нашего союзника, Военачальника. Он вместе с нами старается избавить долину от коммунизма.

— Нет, я хотел сказать…

— Молчать!

Увешанный Медалями засунул дуло пистолета в рот моему отцу и сказал:

— Кусай!

Посмотрел отцу в глаза и приказал:

— Крепче кусай.

И что есть мочи ударил отца в подбородок. У него изо рта показались обломки зубов. Увешанный Медалями рассмеялся. Кровь капала у отца изо рта, пол покрылся пятнами, как маками. Отец попятился назад и угодил, будто нарочно, в корыто с водой.

От хохота державший меня солдат ослабил хватку. Я врезала ему по коленке бутылью с маслом, а лампу, стоявшую передо мной, запустила в другой конец комнаты. Что-то упало, что-то разбилось, кто-то закричал. Я наклонила голову и бросилась к выходу. Учитель наш Будда позаботился, чтобы у меня в руке оказалась медная палочка для еды, и распахнул дверь, едва мои пальцы ее коснулись, и захлопнул ее за мной. Снаружи стояли трое японских солдат, один крепко схватил меня, но я вонзила палочку ему в щеку, и он разжал руки. Двое других побежали за мной, но ночь была безлунная, а я знала каждый камушек, каждый сучок, все медвежьи тропы и лисьи ходы. Я свернула с дороги в сторону, и преследователи проскочили мимо.

Только когда я добралась до пещеры, сердце стало биться потише. Внизу простиралась Святая гора, лес колыхался под ветром, как море в моих снах. Я укрылась шалью и смотрела в проем на ночное небо, пока не уснула.

Отец был весь черный от побоев, но держался на ногах. Бродил, хромая, среди руин чайного домика. Рот напоминал гнилой помидор.

— Это все из-за тебя! — закричал он, увидев меня. — Сама и чини. Я уезжаю к брату. Вернусь через пару дней.

И отец заковылял вниз по склону. Когда он вернулся — спустя несколько недель, — это был дряхлый старик, который ждет смерти.

Моя доченька расцвела и превратилась в первую красавицу во всей округе, сказали мне тетушки. За нее уже дважды сватались — а ведь ей только двенадцать. Но ее опекун отклонил оба предложения, он метит выше. Скоро долина должна перейти к гоминьдановцам, и он хочет через нее породниться с новой властью. Он даже рассчитывает во время сватовства выторговать себе сытную должность. За деньги наняли фотографа, и он снял мою девочку на карточки, которые пустили по рукам среди женихов из самого лучшего общества. Когда зимой я гостила в деревне, тетушка показала мне эту карточку: в волосах лилия, на губах невинная, едва заметная улыбка. От гордости мое сердце забилось сильнее, да так и не успокоилось.