Книга воздуха и теней - Майкл Грубер

— А вы куда?

— Мне нужно кое-что сделать. Не беспокойтесь, Кэролайн, все будет прекрасно. Я вернусь через десять минут.

— А что сказать профессору?

— Скажите, что я в восторге от его великодушного предложения и пошел в туалет. Десять минут!

Он повернулся и помчался вниз по ступеням, перепрыгивая через три зараз и сжимая под мышкой завернутую в бумагу рукопись. Выскочив наружу, он протолкнулся сквозь толпу гулявших по двору молодых людей, чей интеллект был выше, чем у него, и вбежал в огромный корпус Батлеровской библиотеки. Когда твоя мать — знаменитый ученый библиотекарь, ты можешь рассчитывать на то, что она знает почти всех библиотечных работников в городе, а со многими из них дружит. Крозетти был знаком с Маргарет Пак, главой научного отдела Батлеровской библиотеки, и ему не составило труда позвонить ей и получить нужное ему разрешение. Все крупные библиотеки имеют ксероксы большого формата, способные воспроизводить страницы ин-фолио; на одном из них, установленном в цокольном этаже, Крозетти скопировал рукопись Брейсгедла. Миссис Пак была несколько смущена его просьбой, но тем не менее настроена дружелюбно. Он объяснил, что дело имеет отношение к фильму, который он, возможно, сумеет снять (что отчасти соответствовало действительности), и спросил, не одолжит ли она ему почтовый тубус и где тут можно купить марок?

Он свернул копии и засунул их в тубус вместе с оригиналами шифрованных писем и проповедей, спрашивая себя, почему не показал последние Булстроуду вместе с письмом Брейсгедла. Да потому, что этот тип — настоящая задница и он каким-то загадочным образом обвел их вокруг пальца. Крозетти не мог этого доказать, да и не стал бы, учитывая ситуацию, в какой оказалась Кэролайн. Однако он испытывал мрачное удовольствие при мысли о том, что шифрованные письма остались у него. Шекспир там или нет, но эти страницы четыре столетия хранили свои секреты, и ему не хотелось выпускать их из рук; ведь, что ни говори, его усилиями они явились миру. Он запечатал тубус, написал адрес, оплатил почтовые расходы, положил тубус в тележку исходящей почты и рысцой побежал обратно.

Пятнадцать минут спустя они с Ролли снова шли по территории университета, но в обратном направлении. В бумажнике Крозетти лежал чек на тридцать пять сотен, что, однако, не очень-то радовало, потому что он чувствовал, что его ограбили; и все же он знал, что поступил правильно.

«Поступать правильно» — это выражение постоянно звучало в их доме, пока он рос. Его отец служил детективом в департаменте полиции Нью-Йорка; в те времена такая должность означала, что ты «в шоколаде», но Чарли Крозетти не был «в шоколаде», поскольку не участвовал в круговой поруке, и страдал из-за этого.

Так продолжалось вплоть до нашумевших крупных разоблачений в полиции. Потом руководство стало искать честных и чистых, и отца повысили до лейтенанта, поставив во главе отдела по особо тяжким преступлениям. В семье Крозетти поворот судьбы восприняли как знак, что добродетель всегда вознаграждается.

Нынешний Крозетти все еще имел склонность верить в это, несмотря на все доказательства обратного, накопившиеся за прошедшие годы. Однако шагавшая рядом с ним женщина, похоже, весьма легко относилась к моральным принципам. Да, она подвергалась ужасному надругательству (по ее словам), но реакция Ролли на насилие содержала в себе оттенок отчаянной аморальности, и Крозетти было трудно смотреть на такую позицию сквозь пальцы.

«У любого преступника за плечами стоит история его неудач», — любил повторять отец.

Однако Крозетти не мог воспринимать Кэролайн Ролли как преступницу. В чем же причина? В сексе? В том, что он хотел ее? Нет, не в этом или не только в этом. Он хотел облегчить ее боль, заставить ее улыбаться, выпустить на свободу девушку, которую разглядел под личиной суровой переплетчицы.

Он искоса поглядывал, как она вышагивает рядом, опустив голову, сжимая свой рулон кожи. Нет, он не собирался пожать ей руку у входа в подземку и отпустить обратно в ее унылую вселенную. Он остановился и положил руку на плечо Ролли. Она подняла взгляд, лицо ее оставалось безучастным.

— Постойте, — сказал он. — Что мы теперь будем делать?

— Мне нужно в Бруклин за бумагой для форзацев, — угрюмо ответила она. — Вам не обязательно сопровождать меня.

— Бумага подождет. Вот чем мы займемся сейчас: отправимся в отделение Сити-банка, на которое выписан чек, и обналичим его. Потом возьмем такси до шикарного магазина, где я куплю себе пиджак, брюки, рубашку и, возможно, итальянские кожаные туфли. А вы выберете платье поярче — что-нибудь летнее — и, наверное, шляпку. Мы переоденемся во все новое и возьмем такси до какого-нибудь модного ресторана. У нас будет долгий, долгий обед с вином, а потом мы… ну, не знаю… походим по музеям, или по художественным галереям, или поглазеем на витрины, пока снова не проголодаемся. Тогда мы найдем приятное местечко, где можно поесть, а потом я на такси отвезу вас к вашему скромному нелегальному лофту, двум креслам и одинокой постели.

Что за выражение возникло на ее лице, спрашивал он себя: страх, удивление, восторг?

— Это нелепо, — ответила она.

— Вовсе нет. Это в точности то, что, как считается, гангстеры делают со своими доходами, полученными нечестным путем. А вы сыграете роль подружки гангстера.

— Вы не гангстер.

— Это почему же? Я извлек выгоду из имущества, принадлежащего моему нанимателю. Чем не воровство, технически говоря? Но меня это не волнует. Пошли, Кэролайн! Неужели не надоело считать каждый пенни, пока ваша юность увядает день ото дня?

— Я ушам не верю, — сказала она. — Прямо как в плохом кино.

— Откуда вам знать, вы же не ходите в кино? Впрочем, вы совершенно правы. Именно такие вещи и происходят в кино, потому что их создатели хотят, чтобы зрители радовались. Чтобы они развлекались и одновременно отождествляли себя с прекрасными людьми. Вот и мы сделаем это: будем подражать искусству, попадем в свое собственное кино и посмотрим, на что оно похоже в реальности.

Он видел, что Ролли обдумывает его идею, примеривает ее на себя и проверяет — осторожно, как человек, подвернувший ногу. Она боится, что идея завладеет ею.

— Нет, — сказала она наконец. — Если деньги жгут вам карман, отдайте их мне. Я могла бы три месяца жить на…

— Нет, Кэролайн, такой поступок не имеет смысла. А смысл в том, чтобы в виде исключения отбросить благоразумие и хоть раз поесть натурального мяса вместо вашей проклятой китайской лапши!

С этими словами он схватил ее за руку и потянул за собой по Сто шестнадцатой улице.

— Отпустите меня!

— Только если вы пойдете со мной добровольно, а иначе считайте, что я похищаю вас. Еще одно уголовное преступление.

— А если я закричу?

— Кричите на здоровье. Копы арестуют меня, и я расскажу им о старых книгах и рукописи. И где вы после этого окажетесь? В дерьме, вот где, вместо того чтобы надеть великолепное новое платье и пить шампанское в прекрасном ресторане. И выбирайте побыстрее, детка, потому что вон он, банк.