Лиарха - Марина Эльденберт

Когда я была маленькой и училась в школе, у нас была одна игра. Мы с одноклассницами играли в нее на переменах, нужно было продолжить фразу «Я никогда не…»

Тот, кто не знал, что бы такого еще придумать, сразу выбывал из игры. Побеждал тот, кто без запинки говорил, чего он больше никогда делать не будет. Думать позволялось не больше нескольких секунд, и вот сейчас, когда я проснулась, у меня в голове крутилась только одна фраза.

Я больше никогда не буду пить.

В той самой голове, которая напоминала что-то очень тяжелое и гудящее, и которую, как выяснилось, не так-то легко оторвать от подушки. Которая, определенно, не была моей подушкой в спальне, и спальня тоже моей не была. Я возвращалась в реальность понемногу, какими-то рывками, и первые мгновения просто хлопала глазами на незанавешенное панорамное окно с совершенно другим видом, чем в моей квартире.

Потом повернулась. Лучше бы не поворачивалась, потому что я только чудом не врезалась в Лайтнера, который спал.

Сидя.

Подложив подушку под спину, с наибольшей вероятностью, спать он не собирался вообще или заснул относительно недавно. И сейчас моя рука почти касалась его.

Я больше никогда не пойду к Кьяне с Харом.

Эта мысль пришла спонтанно, а потом я начала вспоминать все остальное, что произошло вчера. И поцелуи с Лирой, и то, как я пила коктейль за коктейлем, и то, как выбежала на улицу. Начиная с этого момента, все становилось достаточно смазанным, но недостаточно размытым для того, чтобы не помнить, как меня вывернуло ему на брюки. И как он тащил меня сначала к эйрлату, потом от эйрлата. И как я потом… что я говорила потом?

Не желающий напрягаться мозг в отместку ударил болью в висках — когда я попыталась вспомнить о том, что ему говорила. Кажется, ничего страшного. Кажется, я всего лишь сказала, что меня тошнит, что Лира меня бесит (или не говорила?), и что я не… брала деньги у его отца.

Я больше никогда не буду говорить с Лайтнером, когда я не в состоянии понять, что говорю.

Да. Это надо запомнить или записать, сделать себе заставку на тапете.

Мне нужно было подняться и уйти, но что-то не позволяло мне просто подняться и уйти. Возможно, дикое, неосознанное желание коснуться его (которое навсегда только желанием и останется, если я не захочу, чтобы мы оба ходили в волдырях). Или просто убрать волосы с лица. Или поправить подушку, чтобы он мог нормально лечь.

Все, что я могла себе позволить — это лежать и думать такие вот глупости, и я решила себе их позволить. В конце концов, меня не было дома уже достаточно долго, и от того, что я задержусь еще минут на пятнадцать, ничего существенно не изменится. Судя по только-только начинавшей пробиваться сквозь темноту синеве на небе, время у меня еще есть.

Просто полежать и посмотреть на него.

И подумать о том, как все могло бы быть, если бы после той ночи мы просто проснулись рядом. Нет, его отец наверняка все равно так или иначе всплыл бы и пообещал скормить меня рыбкам, если я буду претендовать на отношения с Лайтнером, но это все равно было бы другое.

Что-то совершенно новое, совершенно другая реальность.

В которой мы все-таки можем быть вместе.

«У него сейчас не самые легкие времена. Он серьезно поссорился с отцом…» — всплывают в сознании слова Кьяны.

Почему он поссорился с отцом?

Из-за меня?

Да ну.

Я отмахиваюсь от этой мысли, потому что вряд ли он поссорился с отцом из-за меня и вряд ли это сейчас имеет значение. Значение сейчас имеет только упавшая ему на лоб прядь волос, которую я все еще хочу заправить ему за ухо. В перчатках это даже было бы осуществимо, но у меня сейчас нет перчаток.

Я больше никогда не буду к нему прикасаться. Просто не смогу. Не смогу, чтобы не причинить ему боль.

Эта мысль выталкивает меня из постели. Точнее, заставляет очень осторожно, максимально мягко сесть и так же осторожно подняться. Лайтнер спит крепко, должно быть, действительно только что заснул. Меня обычно после такого не разбудишь даже грохотом над ухом, но все же я стараюсь ступать очень осторожно. Не удержавшись, бросаю на себя взгляд в геометрическое зеркало, созданное из зеркальных полос.

Изображение получается разрезанным, но я все равно вижу потеки туши и растрепавшиеся волосы — от красивой прически ничего не осталось. От красивой меня тоже, но это изначально было лишено всякого смысла. Сама не знаю, зачем я все это покупала.

Оглядываюсь в поисках туфель, но их нигде нет. В памяти всплывает эпизод, что я нигде не могла их найти еще вчера, а значит, с ними можно просто попрощаться.

Пока-пока, туфли.

Я больше никогда не буду покупать дорогую одежду.

С этой мыслью я шагаю в ванную. Мне нужно умыться и расчесаться, потому что идти в таком виде домой, где Митри и Тай — это кошмар. Даже умытая я буду выглядеть как кошмар, умытая, но босиком и без куртки (моя куртка осталась у Кьяны и Хара), но хоть что-то. Воду я включаю тихонько, из-за этого умываться приходится дольше, но, когда я все-таки оттираю остатки туши с век и со щек, мое лицо выглядит уже получше.

Расчески нигде нет, и, когда я уже начинаю думать, что придется идти домой так, взгляд падает вниз. На кафель, где я стою, а вчера, кажется, собиралась лечь. Это память тоже подтягивает на поверхность, вместе с тем, как Лайтнер помог мне дойти до постели, и как пытался помочь расстегнуть платье. Я буквально физически чувствую это прикосновение и вздрагиваю — не столько потому, что от него тоже остался ожог, сколько потому, что я хочу его повторить.

Несмотря на то, что оно принесет за собой, я безумно хочу его повторить.

И я не могу уйти вот так. После всего, что было вчера.

Поэтому расчесываюсь пальцами, нахожу зубную пасту и чищу зубы (тоже пальцами), после чего еще раз умываюсь. Полотенце здесь одно, и я его не трогаю, просто стою и жду, пока вода на лице высохнет. Капельки стекают по щекам, я бы с удовольствием заставила их сделать это быстрее или высохнуть, но управлять я могу только живой водой. Так ее называл Лайтнер.

Когда обычная высыхает, я выхожу из ванной и замираю: на постели Лайтнера нет.

Он есть у встроенного стенного шкафа.

И он абсолютно голый.

— К’ярд! — ору я, закрывая глаза ладонями и отворачиваясь.

— Что?! — огрызается он. — Я вообще думал, что ты ушла!

— Я ушла?!

— Как ты это всегда делаешь.

За моей спиной что-то с грохотом падает. Я оборачиваюсь (осторожно) и вижу сидящего у стены К’ярда, пытавшегося, судя по всему, на скорость влезть в первые попавшиеся брюки. Ну что я могу сказать? Ему это удалось. Почти.

В этот момент меня почему-то пробивает на смех. Может, он совсем не соответствует ситуации, но я начинаю смеяться и остановиться не могу. Это как «съесть смешинку», как говорила мама, я почему-то запомнила это очень хорошо. К слову, мысли о маме вовремя отрезвляют, потому что К’ярд тоже смеется.