Собрание сочинений в пяти томах - Михаил Афанасьевич Булгаков

я передал рукопись В. В. Вересаеву <…> Вересаев пришел в полный восторг от прочитанного». Повесть была принята для напечатания в следующем же номере альманаха.

«„Роковые яйца“ поссорили меня, — продолжает Зайцев, — с А. К. Воронским, редактором „Красной нови“. Он не мог мне простить, что из-под самого его носа выхватили интересную повесть»[440].

«Роковые яйца» вышли в свет в феврале 1925 года, а в мае журнал «Красная панорама» (в номерах 19–22 и 24-м) публиковал журнальный, сокращенный вариант повести, до № 22 под названием «Луч жизни».

В июле 1925 года Булгаков дарил друзьям сборник повестей и рассказов «Дьяволиада», а ранней осенью уже читал в «Известиях» статью Л. Авербаха, который, минуя рассуждения о художественной ценности книги, прямо обращался к цензурным органам, обвиняя их в бездействии и идеологическом просчете: «…неужели Булгаковы будут и дальше находить наши приветливые издательства и встречать благосклонность Главлита?»[441] Б. Леонтьев, секретарь издательства «Недра», обеспокоенно писал автору: «…поднялся какой-то бум в сферах по поводу книги „Дьяволиада“. <…> Эту книгу сейчас у нас конфискуют»[442]. Возможно, «бум в сферах» был связан с приведенным выступлением Авербаха, пользовавшегося поддержкой Сталина. Предположение поддерживается последовавшим вскоре специальным «Письмом в редакцию», в котором Авербах стремится отмежеваться от обращений к Главлиту. Сообщив «в противовес некоторым либеральничающим товарищам», что он «сторонник хорошей и нужной работы Главлита», Авербах тем не менее доводит до сведения общественности, «что обращения к Главлиту мне не принадлежат»[443]. Вероятно, зная о произошедшей конфискации «Дьяволиады»[444], Авербах не хотел, чтобы в нем видели виновника репрессивных санкций цензуры.

30 января 1926 года был даже заключен договор с Камерным театром — на пьесу по сюжету «Роковых яиц». Но дальнейшее «похолодание» общественной атмосферы, конфискация сборника, куда вошла и эта повесть, идеологическая борьба, разыгравшаяся вокруг «Дней Турбиных» и «Зойкиной квартиры», — все это сделало выполнение договора невозможным.

В отличие от «Дьяволиады», вторая повесть Булгакова была встречена с большим вниманием, она обсуждалась как в «закрытых», частных письмах профессиональных писателей, так и на страницах широкой печати. Любопытно при этом отметить, что литераторами (за исключением В. Шкловского) повесть оценивалась весьма высоко, в печати же голоса критиков разделились.

Горький в письме к М. Л. Слонимскому от 8 мая 1925 года писал: «Булгаков очень понравился мне, очень, но он сделал конец рассказа плохо. Поход пресмыкающихся на Москву не использован, а подумайте, какая это чудовищно интересная картина!»[445]

А в письме к М. Ф. Андреевой советовал: «Прочитай… рассказ Булгакова „Роковые яйца“, это тебя рассмешит. Остроумная вещь!»[446] Высокие художественные достоинства повести отмечали В. Вересаев, А. Белый, С. Н. Сергеев-Ценский, а также М. Волошин, писавший 25 марта 1925 года Н. С. Ангарскому: «Спасибо за VI книгу „Недр“ и за Ваши издания. <…> Рассказ М. Булгакова очень талантлив и запоминается во всех деталях сразу»[447].

Напротив, резко саркастически откликнулся на новую вещь Булгакова В. Шкловский.

«Как пишет Михаил Булгаков.

Он берет вещь старого писателя, не изменяя ее строения и переменяя ее тему. <…> Он — способный малый, похищающий „Пищу богов“ для малых дел. Успех Михаила Булгакова — успех вовремя приведенной цитаты»[448], — формулировал В. Шкловский, отказывая писателю в самостоятельности видения мира, «не замечая» твердой и рискованной позиции подвергающегося нападкам со всех сторон «попутчика».

Острая социальность повести Булгакова привела к тому, что вокруг «Роковых яиц» развернулись критические сражения. Отзывы, яркие, резкие, дающие порой удивительно глубокие интерпретации творчества писателя, свидетельствуют о точности «попадания» нового произведения Булгакова в болевые проблемы литературно-общественного процесса середины 1920-х годов.

«Центральная вещь шестой книги („Недр“. — В. Г.) — „Роковые яйца“ М. Булгакова, бесспорный „гвоздь“ сборника», — отмечали критики.

Высоко оценивал повесть и рецензент, скрывшийся за инициалами Ю. С. (Ю. Соболев. — В. Г.): «Один только Булгаков со своей иронически-фантастической и сатирически-утопической повестью „Роковые яйца“ неожиданно выпадает из общего, весьма благонамеренного и весьма приличного тона.

„Утопичность“ фабулы не только в том, что в ней говорится о некоем профессоре Персикове, открывшем загадочный „красный луч“, не только в этом явном гротеске, но и в самом рисунке Москвы 1928 года, в которой профессор Персиков вновь получает „квартиру в шесть комнат“ и ощущает весь свой быт таким, каким он был… до Октября.

Рассказ Булгакова — самый занимательный и самый острый во всей книге»[449], — заканчивал Ю. С.

Критик «Нового мира», также скрывшийся за сокращением, присоединялся к сказанному: «„Роковые яйца“ — это насыщенный современностью, остроумием, многочисленными мелкими бытовыми картинками, занимательностью фантастический рассказ. У нас грешат и против занимательности, и против фантастики, деля обычно вещи на „авантюрные“ и „бытовые“. „Авантюрные“ — это интересно и пусто. „Бытовые“ — это глубоко и скучно… Но безудержное вранье, неизбежно завершающееся мировой революцией, — так ли уж это занимательно?..

Всем читавшим повесть Булгакова я задам один вопрос: какое осталось у них впечатление от нашего „завтра“, изображенного в повести „Роковые яйца“? Произвело ли на них это „завтра“ гнетущее, упадочническое впечатление? По моему скромному мнению, едва ли сумеет какой-нибудь автор утопического, р-р-ре-волюционного романа заронить в своих читателях такое же чувство могучей жизнерадостной страны, истинного Нового Света»[450], — убежденно формулировал автор.

А. Воронский, выстраивая уже целый ряд приключенческих произведений последнего времени (А. Толстой, «Голубые города»; М. Булгаков, «Роковые яйца»; А. Караваева, «Берега»; Коробов, «Петушиное слово»), сообщал: «„Роковые яйца“ Булгакова — вещь необычайно талантливая и острая — вызвала ряд ожесточенных нападок. Булгакова окрестили контрреволюционером, белогвардейцем и т. п., и окрестили, на наш взгляд, напрасно. <…> Писатель написал памфлет о том, как из хорошей идеи получается отвратительная чепуха, когда эта идея попадает в голову отважному, но невежественному человеку». А. Воронский полагал, что «основной недостаток Булгакова тот, что он не знает, во имя чего нужны такие памфлеты, куда нужно звать читателя. <…> Нападает ли автор на „коммунистический эксперимент“ или имеет он в виду более узкий круг обобщений…»[451] — размышлял критик.

Н. Осинский поддерживал сомнения А. Воронского: «…не хватает автору, печатающемуся в „России“ — писательского миросозерцания, тесно связанного с ясной общественной позицией, без которой, увы, художественное творчество оказывается кастрированным. <…> Боюсь сказать, — продолжал Осинский, — а пожалуй, ведь так — это, собственно, „вагонная литература“ (у немцев Reiselektüre — „дорожная литература“) высшего качества»[452].

С Осинским соглашался Н. Коротков, который также полагал, что «Роковые яйца» не что иное, как «пустячок», «легкое вагонное чтение», находил в повести всего лишь «равнение на потребителя» и «безобидное остроумие». В целом же его оценка «Роковых яиц» скорее положительна: «За необыкновенным, рассчитанным на занимательность сюжетом, за остроумными, не без яду, злободневными мелочами проглядывает кипучий, бешеный темп жизни, творческий взмах ближайших наших годов. И как ни относиться к занимательной повести Булгакова, нельзя отрицать