Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Внеочередное заявление: представитель Исполкома крестьянских советов прибыл с поручением призвать крестьян покинуть этот «несвоевременный съезд» и отправиться к Зимнему дворцу.

— Там находятся три члена Исполнительного комитета крестьянских депутатов, и в том числе Брешко-Брешковская. Мы идем сейчас туда, чтобы умереть с теми, кто послан туда творить нашу волю.

Представители крестьянского Исполкома тоже покидают съезд под реплики пробившегося на трибуну моряка с «Авроры»:

— Не бойтесь! Холостыми стреляем… Примем все меры, чтобы съезд мог спокойно продолжать свои занятия.

На трибуне появляется Камков и заявляет:

— Правые эсеры ушли, но мы, левые, остались.

Бурные аплодисменты. Но и Камков призывает к межпартийному диалогу:

— Необходимо создание единого революционного фронта. Большевики изолируют себя от умеренных элементов демократии.

Возражает Луначарский:

— Если бы мы, начав заседание, сделали какие-либо шаги, отметающие или устраняющие другие элементы, тогда товарищ Камков был бы прав. Но мы все единогласно приняли предложение Мартова о том, чтобы обсудить вопрос о мирных способах разрешения кризиса, но ведь нас засыпали градом заявлений. Против нас повели форменную атаку, говорили о гробах, в которые нужно вколачивать гвозди, стали нас называть преступниками, авантюристами. Нам пытались восстание народных масс представить, как хитро задуманный заговор, а затем последовал уход, сопровождавшийся целым рядом оскорбительных, непарламентских выражений… К тем, которые ушли, давно уже не применимо название революционеров, они прекращают даже свою соглашательскую работу и открыто переходят в лагерь корниловцев. С ними нам разговаривать не о чем.

Перед перерывом вновь звучат овации. В зале добавляется участников: это пришла большевистская фракция Городской думы во главе с Иоффе, которая не захотела участвовать в шествиях ее делегаций.

— Думская фракция большевиков явилась победить или умереть с Всероссийским съездом! — сообщает Каменев под гром аплодисментов[3041].

«В Большом зале Смольного огромное собрание стало явно разлагаться от беспорядка, тесноты, усталости и напряжения. По поводу резолюции, внесенной Троцким, выступали ораторы оставшихся фракций. И левые эсеры, и новожизненцы категорически осуждали поведение правых групп, но высказывались против резкой резолюции… Затем вновь появились «внеочередные ораторы». Но собрание взмолилось»[3042]. В 2.40 — уже 26 октября — был объявлен перерыв на полчаса. К этому времени для большевиков были уже хорошие новости.

Страсти на съезде Советов уже вовсю кипели, а правительство в Зимнем еще держалось, когда посланцы от Городской думы во главе со Шрейдером, Исаевым и Кусковой начали возвращаться. «С Невы стали доноситься пушечные выстрелы, внося струйки какого-то леденящего холода в оживленный говор в комнатах и коридорах. Стало понятно, что нельзя только говорить и спорить и строить концепции борьбы. Нужно сразу немедленно что-то делать»[3043], — вспоминал Станкевич.

«Хоры полны публики, в проходах — общественные деятели и представители районных Дум». Сообщение вернувшейся в 23.00 Кусковой о том, что на крейсер ее не пустили, вызывает бурю возмущения. На кафедру вбежал эсер Быховский и взволнованно произнес:

— Дума не может оставаться безучастной в такой момент, когда достойные борцы за народ оставлены одни в Зимнем дворце и готовы умереть!

Заявление произвело «потрясающее впечатление». Более экспансивные, как бывает, женщины взволнованно призывают Думу идти и умереть вместе со своими избранниками в Зимнем дворце. Появляется министр Прокопович, возмущенный тем, что его не пускают в Зимний дворец разделить участь Временного правительства:

— Сейчас, когда умирают наши избранники, забудем все партийные счеты и все пойдем защитить или умереть.

Представители эсеров, меньшевиков и кадетов выражают готовность умереть с правительством за демократию. К ним присоединяются присутствовавшие на собрании городской голова Пятигорска и гласный Саратовской думы, некоторые думские журналисты, кое-кто из публики. Большевистская фракция, словами Троцкого, «пытается подать прозаический совет: чем бродить впотьмах по улицам, ища смерти, лучше по телефону убедить министров сдаться, не доводя до кровопролития. Но демократы возмущены: агенты восстания хотят вырвать у них из рук не только власть, но и право на героическую смерть!.. На это четырнадцать большевиков отвечают, что лучше победить со Смольным, чем погибнуть в Зимнем». Дума поименным голосованием принимает решение идти ко дворцу — принято 62 голосами против 14 голосов большевиков при 3 воздержавшихся меньшевиках-интернационалистах. Большевики во главе с Иоффе покидают собрание и отправляются на съезд Советов.

Члены Думы уже спустились вниз, чтобы начать шествие, но тут сообщили, что вернулась делегация, ездившая в Зимний дворец. Все опять вошли в зал, и заседание продолжилось. Шрейдер рассказал о своих злоключениях: ко дворцу делегацию не подпустили[3044]. Своя история миссии Шрейдера была и у другой стороны. Ее расскажет руководитель пропагандистской комиссии ВРК Молотов: «Поздно вечером, когда революционные войска, вставшие на сторону большевиков, перешли к прямой осаде Зимнего дворца, в Смольный явилась делегация Городской думы во главе с ее председателем эсером Шрейдером. Делегация обратилась к Военно-революционному комитету, руководившему восстанием, с просьбой предоставить ей возможность направиться в Зимний дворец, чтобы предложить засевшим там министрам Временного правительства прекратить сопротивление… До смерти перепуганные, запутавшиеся в событиях, взбешенные успехами большевиков и, вместе с тем, жалкие в своей никудышности, они смогли думать только о каких-нибудь искусственных попытках выхода из тупика. Никому не нужные, не знающие, что делать с собой, они, однако, и в этот момент не хотели отказаться от политической театральности…

Беспомощность вчерашних представителей власти и бесцельность их попытки для Смольного сразу были ясны. Однако, имея на своей стороне полный боевой и не менее полновесный моральный перевес, Смольный не считал нужным препятствовать попытке осуществить это предложение. Наоборот, она должна была лишь подчеркнуть боевой и моральный авторитет Смольного даже в глазах прямых его врагов…

Помню, как мы уселись во дворе Смольного в автомобиль Шрейдера. Всего отправилось пять-шесть человек. Это было уже часов в одиннадцать-двенадцать ночи. Освещая фонарями автомобиля мокрую темную дорогу, мы пробирались по Суворовскому проспекту на Невский. Там и тут раздавались выстрелы, временами треск пулемета. Выбрались на Невский. Чуть не на каждом шагу патрули Военно-революционного комитета останавливают автомобиль, мы показываем свои удостоверения и едем дальше…