Гайдзин - Джеймс Клавелл

Боже милосердный, она может разнести меня в клочья, стоит ей только захотеть! Как мне сделать её союзницей, сохранить её как союзницу? Она должна быть на моей стороне, чего бы это ни стоило.

Смех Дмитрия и Марлоу вернул его назад. Его мир снова обрел равновесие. Горящие свечи, обеденный стол, прекрасное серебро, прекрасные друзья. Он в полной безопасности в Иокогаме, печать уже убрана из сейфа и надежно спрятана, уже написано письмо, нужная дата и печать поставлены, оно подкрепляет недостаточно веские улики против ключевого члена Совета директоров; другое письмо косвенно указывает на участие в преступном сговоре его председателя. Без них весь Совет упадет на колени, как развалившийся карточный домик, так должно случиться, они не устоят перед своим единственным шансом поквитаться с Тайлером и Морганом Броками. И не нужно бояться Тесс Струан. Она в моей власти не меньше, чем мое будущее — в её.

Мне есть чем быть довольным. Вот я, мне двадцать семь, голова Моргана почти что в корзине, я тайпэн будущей компании «Ротвелл-Горнт», сижу во главе великолепного стола, слуги ждут моих приказаний. И она здесь, прекрасная, в скором будущем богатая, и любит меня, как бы она ни старалась скрыть это, моя будущая невеста при любом исходе — ребенок Малкольма только повысит цену для Тесс, смелую, но приемлемую цену, которую она с радостью заплатит!

«Здоровья, и на долгие годы», — молча произнес он тост, поднимая бокал за Анжелику, за себя, за них обоих, уверенный, что его будущее безгранично.

Для гостей его тайный тост прошел незамеченным, они были слишком увлечены беседой, стараясь завоевать её внимание. Он спокойно наблюдал за ними. Большей частью же он смотрел на неё. Затем легонько ударил по столу.

— Анжелика, джентльмены, минуту внимания, пожалуйста. У нас есть индийский пряный суп, густой и острый, запеченная рыба с луком, оливки и охлажденное белое вино «Крю Водезир», шербет и шампанское, затем ростбиф с картофелем и красным вином «Сент-Эмильон» — шеф-повар «отыскал» прекрасный кусок струановской говядины… не волнуйтесь, мэм, — заметил он со смешком, — кусок был куплен, не украден. Затем пирог с курицей и под конец сюрприз, последний из всех сюрпризов.

— И что это будет? — поинтересовался Марлоу.

— Подождите, сами увидите. — Он посмотрел на Анжелику.

Она улыбнулась своей загадочной улыбкой, которая так волновала его, как улыбка Моны Лизы, которую он видел в Лувре во время одной из поездок в Париж — увидел и запомнил навсегда.

— Я думаю, мы должны довериться нашему хозяину, капитан, — тихо сказала она. — Вы не согласны?

Воскресенье, 11 января

Ночью Анжелика проснулась в холодном поту: она вернулась в прошлое, во французскую миссию, маленькие бутылочки мамы-сан стояли на столике у кровати, одна уже пустая, другая наготове, чтобы откупорить и выпить, как только начнутся спазмы.

Она обнаружила, что лежит в теплой постели в своей спальне, угли в камине ещё теплятся, ночная лампа отбрасывает густые тени, и ужас оставил её, колотящееся сердце успокоилось, и она стала ждать первых признаков. Ничего. Никаких спазмов или боли в животе. Минуты ожидания. По-прежнему ничего. Слава богу, подумала она, мне, должно быть, приснилось, что они начались. Она обмякла на пуховой перине, глядя на огонь, ещё не вполне проснувшаяся, на углях рисовались мирные картины, вот радостный вид парижских крыш на закате дня, перетекающий в летний пейзаж с домиком в Провансе, о котором она мечтала, её крошка-сын мирно спит у неё на руках. «Иисус, Мария, пожалуйста, сделайте так, чтобы ничего не началось. Пожалуйста».

На пороге сна её живот вдруг сжался от боли.

Ещё один спазм, отличный по характеру от первого. Потом ещё один. Сна как не бывало. Она опасливо потерла ладонями живот и лоно, но боль не проходила, и теперь она была уверена, что это та самая, хорошо знакомая ей, тянущая боль с легким ощущением, будто её раздувает изнутри.

Началось. Вскоре появилась кровь. И вместе с нею прорвались наружу вся её тоска, все её тревоги и надежды. В глубоком горе она заплакала, зарывшись лицом в подушку.

— О Малкольм, я так надеялась, так надеялась, теперь мне нечего дать тебе, ничего не осталось от тебя, нечего дать тебе, о Малкольм, Малкольм, прости меня, мне так жаль… о Боже, как мне жаль… да сбудется воля Твоя…

Слезы текли и текли, пока, после целой вечности, она не уснула, когда они иссякли.

— Мисси, вставаите! Мисси-тайтай, ко-фи, хейа!

Выбираясь из косматой паутины сна, Анжелика услышала, как А Со со стуком поставила поднос на столик рядом с кроватью, и почувствовала теплый божественный аромат свежезаваренного кофе — подарок Сератара и одна из немногих услуг, которые А Со могла выполнить и выполняла как должно, — этот аромат обволакивал её, отворяя ей двери нового дня и вводя туда без боли.

Она села на кровати и потянулась, пораженная и обрадованная тем, что чувствует себя так бодро и так хорошо. Спазмы прошли, тянущая боль утихла до привычной, даже была меньше как будто, и ощущение раздутости было не таким сильным.

И что было лучше всего, отчаяние покинуло её. Это её чудо, подумала она благоговейно. Последний месяц, вознося вечернюю молитву Пресвятой Богородице, она разговаривала с ней, вопрошала её, молила и однажды ночью, вконец измученная тревожным ожиданием, прислушалась. «Оставь это мне, дитя, это мое решение, не твое, — услышала она, услышала не ушами, а самой глубиной своего существа, — мое решение, все целиком, спи спокойно». Тревога больше не мучила её в ту ночь.

Так это было её решение, как чудесно! Анжелика была согласна принять её вердикт. Волю Господа. И она приняла её.

Подчиняясь порыву, она встала на колени у кровати, закрыла глаза и благословила её, вознеся страстные слова признательности, ещё раз сказала, как ей жаль, но от всего сердца поблагодарила за то, что тяжкое бремя снято с её души, да исполнится воля Твоя… Анжелика опять скользнула под покрывала, готовая к кофе и встрече с миром. Кофе в это время, девять часов утра, был обычаем по воскресеньям, потом как раз можно было успеть принять ванну и одеться к церкви.

Церковь? Почему бы и нет? — подумала она, я должна вознести благодарность как положено, но никакой исповеди.

— А Со, приготовь мою ванну и… — А Со смотрела на неё во все глаза затуманенным взглядом. Анжелика вдруг поняла, что её горничная, должно быть, видела пятна крови сзади на её ночной рубашке.

А Со торопливо проговорила:

— Я приносить мыца. — Она засеменила к двери, но Анжелика оказалась там раньше и оттолкнула её назад в комнату.

— Если ты расскажешь кому-нибудь, я выцарапаю тебе глаза!

— Ай-й-йа, нет понятна, мисси-тайтай, — охнула А Со, смертельно напуганная злобой на лице и в голосе своей хозяйки. — Нет понятна.

— Не ври, все ты понимаешь! Дью не ло мо-а, — выплюнула она кантонское ругательство: она слышала один раз, как Малкольм бросил эти слова Чену, когда был зол на него, и помнила, как Чен побелел. Малкольм никогда не рассказывал ей, что они означают, но на А Со они произвели тот же самый эффект, и ноги китаянки едва не подкосились.