Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

вслед.

– У неё совсем фантиков нет. И камушков. Пошли, пап?

– Пошли.

Тим взял его за руку, и они направились к семейному бараку. Дим шёл вприпрыжку и рассказывал о своих делах. Тим слушал и кивал. Здесь, в лагере, Дима никто не обижал и не дразнил, малыш в первые же дни обзавёлся кучей приятелей и был счастлив. А больше Тиму ничего и не нужно.

– Ты дал Катьке фантики?

– Не дал, а проиграл, пап. В камушки. А то ей меняться нечем. Правильно?

– Правильно, – кивнул Тим. – Она лучше тебя играет?

– Не, я поддался. Ну, если просто дать, это же обидно, а так… – Дим, уцепившись двумя руками за кулак Тима, поджал ноги, перепрыгивая через лужу. – Ух, здорово!

Они вошли в семейный барак и из прокуренного забитого людьми холла свернули в свою казарму. Ещё горел полный свет, по проходам между отсеками пробегали дети и взрослые, хлопали то и дело двери уборных, десятки голосов сливались в сплошной гул. Проходы были слишком узкими, чтобы идти рядом, и Дим, по-прежнему вприпрыжку, побежал впереди Тима к их отсеку и первым нырнул за тяжёлую занавеску из пятнистой камуфляжной ткани.

Их отсек самый маленький, меньше невозможно. Двухъярусная койка, тумбочка вплотную к койке напротив занавески и вплотную к ней щит, отгораживающий их от соседей, а второй щит тоже вплотную с другой стороны койки. Тесно, конечно, теснее, чем в их комнатке в автохозяйстве, где они прожили две недели перед отъездом. Но Тим уже привык, вернее, приспособился. Тепло, есть бельё, своё он даже не доставал из мешка, нет, всё нормально.

– Давай, сынок, поздно уже.

Он снял и повесил свою куртку и пальтишко Дима.

– Ага, я сейчас. Пап, а у Кольки машинка маленькая есть, в кулак зажмёшь, а ездит. Он за неё двадцать фантиков просит и ещё все болтики. Это много?

Тим пожал плечами.

– Не знаю, – и улыбнулся. – Сам решай.

Дим задумчиво нахмурился, забавно сведя белые брови. Тим помог ему разобрать постель и раскрыл свою.

– Дим, забыл?

– Не, иду, – Дим взял полотенце, мыло и, волоча уже расшнурованные башмаки, побрёл в уборную.

Тим улыбнулся, снял со спинки верхней койки своё полотенце и пошёл за Димом.

Он поспел вовремя: Дим и белобрысый Никитка обстреливали друг друга водой, зажимая отверстие крана пальцем, благо, в уборной никого уже не было. Увидев отца, Дим отдёрнул от крана руку, а Никита мгновенно исчез. Тим даже не заметил куда, но его это и не интересовало. Рубашка и штаны у Дима мокрые, как он, скажи, под душем в одежде постоял. Если до утра не высохнут… запасных штанов у Дима нет.

– Пап, – начал Дим, – мы только чуть-чуть… я умоюсь сейчас…

– Ты уже мокрый, – перебил его Тим. – Вытирайся, иди и ложись. Я сейчас.

– Ага, – вздохнул Дим.

Тим редко сердился на него, никогда не кричал и не ругался, как это делали другие отцы – Дим на такое уже нагляделся за эти дни, да и наслушался всяких рассказов про ремни и прочее – но он и так отлично понимал отца. А сейчас отец прав. Ему хотелось дождаться отца, но он послушно побрёл обратно.

И к приходу Тима уже лежал в постели.

Тим проверил, хорошо ли он вытерся, укрыл поплотнее.

– Спи.

– А ты? Читать будешь?

Обычно, уложив его, Тим читал. Дим к этому привык ещё в автохозяйстве и спрашивал сейчас просто так. Ответ заставил его зажмуриться и зарыться в подушку.

– Нет. Я в гладильню пойду. А то тебе завтра выйти будет не в чем. Спи.

Взяв его мокрые штаны и рубашку, отец ушёл.

Все службы в лагере работали с восьми до восьми, но в прачечной и гладильной частенько задерживались, и Тим рассчитывал прорваться к свободному утюгу. Минутное же дело. Чтобы успеть, он даже куртку надевать не стал и бежал так, как не бегал на тренировках, когда хозяин подгонял их пулями, стреляя под ноги.

Он успел. В гладильной две женщины в пальто ещё торопливо доглаживали платья, а в дверях уже стоял немолодой усатый сержант с ключами.

– К-куда? – преградил он Тиму дорогу.

И удивлённо заморгал: так ловко обогнул его Тим. Испуганно ойкнула одна из женщин, запахивая на себе пальто, однако Тим не обратил на это внимания, бросившись к первому же утюгу. Ещё тёплый? Живём!

Увидев маленькие, явно детские вещи, сержант смягчился.

– Ладно уж. Давай по-быстрому.

– Да, сэр, – машинально ответил, расправляя рубашку, Тим по-английски. – Спасибо, сэр.

Пока утюг греется, рубашку, потом досохнет. Ага, уже горячий. Теперь штаны.

– Давай помогу, – подошла к нему другая женщина.

Тим молча мотнул головой, прижимая утюг к маленьким джинсам.

– Ну, как знаешь, – пожала та плечами и отошла.

Тим не так гладил, как сушил джинсы утюгом. Джинсы – не брюки, стрелки не нужны.

– Ладно, парень, – сказал сержант, пропуская женщин. – Заканчивай, я пока прачечную и сушку проверю.

Тим молча кивнул, расправляя штанины.

К возвращению сержанта он не только высушил джинсы, но и вторично прогладил рубашку и выключил утюг.

– Ну всё, управился?

– Да, – ответил Тим уже по-русски, быстро складывая вещи. – Спасибо.

Сержант пропустил его мимо себя, оглядел гладильную – все ли утюги выключены и стоят торцом, как положено, выключил свет и зазвенел ключами.

– Спокойной ночи, – весело попрощался Тим.

– И тебе спокойной, – сказал ему в спину сержант.

Обратно в барак Тим тоже бежал. Уже не боясь опоздать, а чтоб не прихватило холодным ветром. Ноябрь всё-таки уже кончается. Вот-вот снег пойдёт.

В бараке уже горел синий ночной свет и было намного тише. Проходя по своей казарме, Тим почти столкнулся с возвращавшимся из уборной Эркином, разминувшись в последний момент. И по тому, как тот ловко изогнулся, пропуская его мимо себя, Тим окончательно убедился: спальник. Ну, что ж, вроде, парень спокойный, а если перегорел, то и не опасен. Пусть его.

Тим, приподняв занавеску, вошёл в свой отсек. Дим спал. Тим аккуратно положил отглаженные вещи, быстро разделся сам и ухватился за край своей койки, чтобы подтянуться и лечь, когда Дим сонно позвал его:

– Пап!

Тим нагнулся к нему.

– Я здесь, что?

– Пап, я больше не буду водой баловаться.

– Хорошо, – улыбнулся Тим. – Спи.

Дим только вздохнул в ответ. Убедившись, что сын заснул, Тим наконец забрался на свою койку и лёг, вытянулся. Ну, вот и ещё один день позади. Медкарту на Дима он заполнил целиком, ему самому что осталось? Свою он тоже заполнил, прошёл всех врачей. Протрясся, конечно, ведь и знаешь, что здоров, а как белый халат увидишь,