Гарвардский баг - Мира Вольная

На парковке было удивительно пусто и тихо. Так тихо, что это нервировало. Само место почему-то вдруг стало давить и напрягать.

Холодный свет дневных ламп, прохлада и гулкий стук моих собственных каблуков почему-то сейчас добавляли тревоги. Может, дергала относительная тишина, может, пустота, может, что-то еще или все вместе, но было неуютно. Напряженно.

Я покосилась на спокойно вышагивающего рядом короля-кодеров. Уверенного, строгого, сосредоточенного на собственных мыслях, и вдруг совершенно иррационально подумала о том, что хочу его коснуться, обхватить пальцами ладонь, сжать. Может, уверенность Игоря тогда передастся и мне? Может, я смогу зарядиться от него, как от батарейки?

С Янкой, что ли, договориться на эти выходные или на пятницу, завалиться куда-нибудь, просто потрещать, просто расслабиться?

— Что? — заметил Игорь мой взгляд.

— Нет… — пожала плечами. — Просто задумалась, — и немного ускорила шаг, отворачиваясь от Ястреба. Захотелось оказаться среди людей. Игорь продолжал меня внимательно рассматривать. Я чувствовала, что он смотрит. Знала.

— Как твои синяки? — вдруг спросил он, заставляя вздрогнуть.

Мы свернули к лифтам, я выхватила зад своей машины среди остальных, зацепила взглядом кар Игоря. Некстати вспомнила, что оставила сегодня в тачке сумку со спортивной одеждой.

В зал собиралась. Ага… Похоже, кроме местного, мне сегодня ничего не светит.

— Сходят, — пожала плечами и подтянула тонкий шарф. — Мне надо сумку забрать из машины. Можешь не ждать, — добавила, делая несколько шагов к своему средству передвижения.

— Я подожду, — не согласился Игорь.

Ответ анализировать не стала. Ткнула в кнопку на трекере, сделала еще несколько шагов, обходя машину, чтобы добраться до пассажирского, мазнула взглядом по капоту.

И тут же дернулась.

Что-то фиолетово-сизое лежало там. Знакомое. Пугающее.

Я сделала еще один шаг, сосредоточилась на… вещи, не желая верить, и тут же отшатнулась.

Фиолетово-сизый, грязный…

Шарахнулась назад, врезаясь во что-то твердое позади, замерла. Дрожь прошла от макушки до кончиков пальцев на ногах, тело сковало холодом, а в башке загудело, зазвенело, почти заорало. На языке опять вкус металла, в носу запах сырости и плесени. Холод, выжигающий холод. Сырость. Страх.

На капоте сидел Вареник.

Кролик, потерявший хозяина.

Фиолетово-сизый от пыли и плесени, с правым ухом, неаккуратно зашитым красными нитками, с черными бусинами безжизненных глаз.

Я не могла перестать на него смотреть. Я не могла дышать. Двигаться. Ничего не слышала. Смотрела. Смотрела на самую пугающую игрушку в своей жизни.

Игорь Ястребов

Слава закаменела. Застыла на сотые доли секунды, глядя на потрепанного и довольно страшного кролика на капоте, а в следующее мгновение рванулась назад. Изломанно, резко, как будто не до конца управляла собственным телом. Дернулась плечами, головой, бедрами, словно дикий, почуявший запах хищника зверек, изогнулась в спине. Вверх и вбок рванулась, отскакивая от тачки. Опять в меня врезалась.

Только никак не отреагировала, будто не поняла. Не отшатнулась назад, не обернулась, не стала возмущаться, не съязвила. Опять замерла, не двигаясь. Несколько мгновений вокруг царила звенящая, напряженная тишина. А потом ее затрясло. С губ сорвался хрип. И Слава вжаться попробовала сильнее, втиснуться, под кожу мне влезть.

Тонкое тело трясло, как в приступе. Рваное, частое дыхание. Очень шумное. Шипящее. Воронова как будто задыхалась. Вжималась в меня, смотрела на уродского зайца и задыхалась. Хватала воздух ртом, будто пила обжигающе ледяную воду драными глотками и никак не могла напиться.

— Слава, — позвал осторожно.

Выждал, вслушался, всмотрелся.

Опасался ее трогать. Сделать хуже.

— Слава, услышь меня.

И снова никакой реакции.

Она не шевелилась и никак не реагировала, только тряслась все сильнее, только все чаще и чаще хватала ртом воздух. И я собственным телом чувствовал, с какой сумасшедшей скоростью колотится в ее груди сердце. Еще немного и проломит ребра. Взорвется.

— Слава, — я осторожно положил руки Вороновой на плечи. Свои огромные ладони на ее хрупкие косточки. И едва смог удержать Воронову возле себя, и сам дернулся от полного отчаянья и страха вскрика. Эхо забилось в стенах пустого паркинга пойманной в силки птицей, шваркнуло по нервным окончаниям.

А Воронова рванулась. Еще раз и еще.

Хрипела и дергалась, мотала головой, дрожала. Билась.

— Слава, — я развернул ее к себе лицом. С трудом развернул. Заставил, чувствуя себя последней тварью, ощущая, как напряжена каждая мышца в ее теле. Как звенит, как дрожит в каком-то животном напряжении…

Никогда бы не подумал, что в ней столько силы.

…перехватил одной лапищей поперек тела, пеленая руки, второй приподнял голову за подбородок, заставляя смотреть.

Не сломать бы эти тонкие косточки, не наставить бы синяков.

Зелено-ореховые глаза стали почти черными из-за заполнившего радужку зрачка. Расширенного до невозможного. Затуманенного.

Паника.

Слава боялась почти до истерики. Гнулась, дергалась.

— Слава, — я чуть сильнее сжал руку на подбородке, — посмотри на меня, увидь меня.

Она не видела. За своим страхом и паникой не видела ничего. Ни серых стен, ни других машин, ни ламп под потолком. Не видела меня.

И я опустил руку ей на затылок, надавил снова с силой, заставляя уткнуться мне куда-то чуть ниже ключицы, еще крепче прижал, склоняясь к уху.

Она рванулась еще раз. Всхлипнула, вскрикнула. Снова и еще раз. А через несколько выматывающих мгновений борьбы, секунд, длиною в пару часов, вдохнула длинно и протяжно, полной грудью. И я наконец-то перестал ощущать сопротивление. Это звериное сопротивление. В шее, плечах, во всем теле. Затылок больше не давил на ладонь, сердце не пыталось вырваться из груди. Колотилось все еще нервно и слишком часто, но уже не тикало часовой бомбой.

— Дыши, Слава, — прошептал. — Дыши. Слушай меня и просто дыши. Все хорошо, мы на парковке, Слав. Я и ты. А над нами офис. Огромный, там люди. Ты не одна.

Воронова всхлипнула еще раз.

— Давай вместе со мной, — и я постарался выровнять собственное дыхание, немного ослабил хватку, позволяя ей выпутать руки.

— Давай, — гладил спину, плечи, узкие лопатки. Дышал. И говорил, не затыкаясь. — Я тут, с тобой. Хочешь, постоим так. Хочешь, в мою машину тебя посажу. Можем в офис подняться. На пятом, кстати, кофемашина сломалась, — нес хрень какую-то и прислушивался, присматривался к ней. К дыханию, все еще неровному, к сердцебиению, все еще дикому. — Я сегодня с утра был у ремонтников, взял там себе кофе. Она мне какую-то бурду в чашку налила. Как тряпку кто-то прополоскал в стакане и сверху снегом мартовским присыпал. Энджи сказала, что забилась. В общем, утро мое с поганого кофе началось. Дыши, Славка, дыши, ладно?