Последние дни Сталина - Джошуа Рубинштейн

Получив новость из Москвы, члены коммунистической партии в Риме организовали в день похорон рабочий перерыв. Автобусы и трамваи на двадцать минут застыли на улицах, а кое-где группы рабочих, следуя партийным указаниям, отложили в сторону свои инструменты. Правда и здесь не смогла не преувеличить масштабов акции, сообщив читателям, что всюду, «на всей советской земле на пять минут прекратили работу все предприятия»[235]. Было заявлено, что в течение нескольких дней после смерти Сталина советское посольство в Риме посетили 47 тысяч человек.

В Восточной Европе реакция была еще более острой и драматичной. Главным событием в жизни региона стали организованные властями траурные церемонии, а коммунистические лидеры делали все, чтобы инсценировать спонтанную скорбь всего народа. Одержимый мегаломанией правитель Албании Энвер Ходжа занимался созданием радикальной версии сталинского культа личности. Будучи вождем партии, премьер-министром, министром иностранных дел, обороны и главнокомандующим армией в одном лице, он собрал все население Тираны на самой большой площади города, после чего «заставил людей преклонить колени и произнести длинную, в две тысячи слов клятву „вечной верности“ и „благодарности“ их „любимому отцу“, „великому освободителю“… которому они были обязаны „всем“»[236].

В Румынии, по словам американских дипломатов, Бухарест «был спешно украшен советскими и румынскими траурными флагами и портретами Сталина, и то же самое наблюдалось по всей стране». С 6 по 8 марта перед советским посольством выстроились толпы людей. Они стояли «рядами по 4–8 человек на протяжении полумили», ожидая своей очереди, чтобы оставить запись в официальной книге соболезнований. В церквях проводились специальные службы. Одновременно с похоронами в Москве 9 марта в центре Бухареста состоялась траурная церемония, на которой, по некоторым оценкам, присутствовало 400 тысяч человек[237].

Но за фасадом общественных мероприятий и официальные лица, и обычные люди выражали самые разные эмоции — от тревоги до пьяного ликования. Шведский поверенный в делах проживал по соседству с премьер-министром Румынии Георге Георгиу-Дежем и видел, как 4, 5 и 6 марта по ночам к дому то и дело прибывали, а затем опять уезжали автомобили. Власти усилили меры безопасности: полиция в униформе теперь была вооружена винтовками вместо револьверов, а вспомогательные народные дружины патрулировали улицы «с длинными заостренными деревянными кольями»[238]. Всем иностранным дипломатам ограничили возможность поездок по стране. Кроме того, «участились тайные аресты». В секретной телеграмме посольства США сообщалось, что, «по сведениям из израильской миссии, 13 марта были задержаны трое ее сотрудников (доведя общее количество арестованных до тринадцати за два года), а за последние десять дней в тюрьму бросили больше „сионистов“, чем обычно». До посольства также доходили слухи о многочисленных пьяных вечеринках, которые затягивались глубоко за полночь. Власти были настолько обеспокоены этими спонтанными праздниками, что запретили продажу алкоголя[239]. (К слову, о таких же частных вечеринках докладывали и из Польши, где «чрезмерные возлияния» так и не удалось прекратить и где посольство США отмечало «общее ликование» и «восторги» по поводу болезни и смерти Сталина[240].) Но помешать румынам обмениваться шутками на эту тему власти не могли. «Какова настоящая причина смерти Сталина? — Он хотел вести переговоры не с Эйзенхауэром, а с Рузвельтом»[241].

Подобный спектр реакций наблюдался и в Венгрии. Был объявлен официальный период национального траура. На несколько дней закрывались все театры и отменялись спортивные мероприятия. Официальная пресса превзошла себя в славословиях Сталину, доходило даже до обещаний рабочих на заводах в знак уважения к покойному увеличить выработку. На траурном заседании венгерского парламента в воскресенье 8 марта присутствовал весь дипломатический корпус. По оценкам американского посольства, мероприятия проходили «заурядно и не вызвали общественного интереса». Но на следующий день, когда одновременно с похоронами в Москве по всей Венгрии должны были состояться публичные церемонии и прекращение на пять минут работы предприятий, западные дипломаты единодушно отказались участвовать в возложении венков к памятнику Сталину в Будапеште. Единственным исключением стал посол Турции, который сдался после четырех телефонных звонков из венгерского Министерства иностранных дел. Турецкое правительство посчитало необходимым проявить больше уважения, чем прочие европейские страны, ведь по приказу Сталина Советский Союз в ноябре 1938 года послал представительную делегацию на похороны Мустафы Кемаля Ататюрка, основателя Турецкой республики[242].

Официальные лица в Восточном Берлине ожидаемо организовали полномасштабный траур, привязав тысячи метров черного крепа к флагам СССР и ГДР в советском секторе. «Они свисают с карнизов домов, развеваются над киосками с сосисками на станциях метро», — писала The New York Times. Толпы собрались вокруг установленной в городе статуи Сталина высотой в два этажа. «Эта статуя и ее пьедестал чем-то неуловимо напоминают усыпальницу Ленина на Красной площади в Москве. У пьедестала и на окружающем его газоне ярус за ярусом громоздились огромные цветочные венки». Одна восточногерманская профсоюзная газета попыталась выразить чувства своего правительства. Но в тексте опубликованной ею телеграммы с соболезнованиями от имени коммунистов ГДР была допущена ошибка, из-за чего Сталин оказался «великим борцом за сохранение и укрепление войны во всем мире». В Западном Берлине царили совсем другие настроения. Разносчики вечерних газет встречали всеобщее одобрение, выкрикивая: «Сталин пошел навстречу требованиям народа — он умер!»[243]

Китайское руководство нашло более подобающие способы почтить память Сталина. Мао Цзэдун в сопровождении членов китайского Политбюро, в том числе премьер-министра и министра иностранных дел Чжоу Эньлая, посетил советское посольство, чтобы выразить свою «глубокую скорбь». Мао «пытался держать себя в руках и не показывать эмоций, но не справился», вспоминал один советский дипломат. В глазах его стояли слезы, а Чжоу Эньлай и вовсе разрыдался на пару с советским послом Александром Панюшкиным. Смерть Сталина стала поводом для дальнейшей идеологической обработки общества. Как сообщалось, около 50 тысяч китайских коммунистов изучали доклад Маленкова на XIX съезде партии в октябре предыдущего года. Особое внимание они уделили теоретической статье Сталина о советской экономике. А Чжоу Эньлай лично возглавил делегацию из восемнадцати человек, вылетевшую в Москву, чтобы от имени китайцев выразить скорбящим товарищам свою солидарность[244].

Но Мао Цзэдун в Москву не поехал и единственный из коммунистических лидеров стран советского блока остался дома. Его жена Цзян Цин в марте того года как раз находилась в Москве на лечении. Из-за болезни и незнания русского языка она с помощью своего официального переводчика могла обсуждать смерть Сталина лишь в кругу других пациентов и медицинских работников правительственного санатория, где ее лечили. В ее окружении все говорили, что Мао следует приехать в Москву на похороны. Цзян Цин предпочла не высказывать своего