Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская

не хватает сейчас, когда Средневековье в самых мрачных и худших его проявлениях то и дело возвращается к нам…

«Всегда я рад заметить разность…»

У музыки каждой страны свой цвет, свой звуковой колорит. У французской музыки, и у оперы в частности, они отличаются от тех, что мы слышим у итальянцев. Во французской опере, даже в такой кровавой и могучей, как «Кармен», куда больше пастельных красок. Сам Бизе говорил, что хабанера и сегидилья Кармен — это настоящий французский шансон.

Его элементы всегда присутствуют во французской опере, будь то «Манон», «Искатели жемчуга», «Кармен», «Жидовка», она же «Дочь кардинала». Они живут в ней потому, что французские композиторы всегда были очень тесно связаны с музыкой улицы, с народными мелодиями, с чисто уличным пением. Итальянцы — тоже, но природа итальянской песни отлична от французской, она по большей части похожа на арию. А у французов — лёгкость, напевность, словом, песня в чистом виде!

Песня или ария?

Сравним, например, «La Vie en Rose»[31] и «O sole mio»[32]. «O sole mio» — это настоящая ария, которая требует более насыщенного, более звонкого, более «мясистого» звука. А «La Vie en Rose» можно спеть очень мягко с очень красивой, очень мягкой песенной интонацией.

Ирина Архипова и Марио дель Монако в опере «Кармен».

Елена Образцова и Владимир Атлантов в одноимённом фильме

Дело тут и в самой природе французского характера. Ведь не только у Бизе, но и у более поздних французских композиторов — Дебюсси, Пуленка, Равеля — мы слышим то же самое. По колориту — это именно чистый импрессионизм в оперном жанре. Хотя у них, конечно, более изысканный по стилистике язык, интервалика — уже навеянная именно двадцатым веком, созвучная Скрябину, позднему Рахманинову… При том, что у Пуленка в «Человеческом голосе» — а это уже вторая половина столетия! — очень много разговорных, речитативных интонаций. Но при этом опять-таки основная палитра французской оперы — это Сезанн, Мане и Моне, это Сислей, это Дега, такие голубо-розово-светлые тона, пастельно-приглушённые краски…

В итальянской же опере — может, дело в более жарком климате? — всё по-другому, драматургические коллизии острее, чувства, страсти, эмоции гораздо горячее и соответственно преобладают краски масляные, насыщенные, яркие, порождённые глубинными соками настоящей итальянской природы.

Итальянцы по характеру более взрывные, более темпераментные, итальянцы могут дать волю чувствам. Французы делают всё намного мягче, спокойнее, как бы полушутя. Но это вовсе не означает, что они не держат ножичек за спиной! Французский характер намного сложнее. Вот я сейчас читаю, вернее, перечитываю, кайфуя, Франсуазу Саган — «Любите ли вы Брамса?». Вот французские характеры! В них всегда есть какое-то двойное дно, какое-то все время незаметно нависающее облако….

У итальянцев если уж страсть — так страсть. Если уж крик — то крик. Если смех, как у Россини в «Севильском», так это от всего сердца и от всей души. Юмор на грани острой сатиры, острого гротеска.

Ничего столь же гротескового я во французском репертуаре не знаю, хотя я переслушала очень много музыки. И того же «Севильского цирюльника» очень трудно сравнивать, допустим, со «Сказками Гофмана». Там — не сатира, а злобное, дьявольское начало и на контрасте с ним — полная чистота. С одной стороны, Олимпия с её абсолютно дьявольской колкостью, сам Гофман со своей песенкой о Кляйнзаке и прочем, а с другой — Антония и прочее.

У Оффенбаха — в тех же «Сказках Гофмана», в «Орфее в аду», в «Периколе» — даже самые резкие и яркие краски умягчаются чисто французским шармом, чисто французской игрой, чисто французскими музыкальными оборотами. Хотя «Сказки Гофмана» при этом в творчестве Оффенбаха и по музыке, и особенно по драматургии вообще стоят особняком, это, образно говоря, отдельное здание, отдельный дворец. При всей парижской резкой заточке — хотя действие происходит не только в Париже, а в разных городах мира — в опере Оффенбаха есть некая очень здорово переданная им немецкая гранёность, остроконечность даже, идущая от, скажем так, не очень доброй природы сказок Гофмана.

Наталья Александровна Ирецкая

У Россини же гротескная колкость приправлена, образно говоря, изысканными трюфелями и итальянским соусом. Он — я в этом ни секунды не сомневаюсь! — мог бы, хотя и несколько по-иному, создать оперу на сюжет гофмановских сказок, это чисто россиниевский материал. Мог — если бы захотел! Если бы не обленился к концу жизни, не променял корону первого оперного композитора Италии на поварской колпак, не стал толстым и не сказал однажды Верди: «Знаешь, я не композитор, я повар».

А как композитор Россини готовил свои музыкальные «блюда» главным образом для своей жены, красавицы-примадонны Изабеллы Кольбран, обладавшей голосом колоссального диапазона — почти три октавы. Именно для неё написаны и Семирамида, и Армида, и Елизавета, и Дездемона, и Элена в «Деве озера». И «соус» у него очень вкусный, точнее, очень красивый. Даже когда он цитирует себя в «Деве озера», La Donna del lago у него звучит чистейшая Розина! Кто-то, помнится, шутил, что каватину Розины следовало бы называть не Una voce poco fa, а Una voce poco mi, потому что написано в ми мажоре, а колоратуры транспонировали в фа, чтобы повыше и позвонче было!

Пух, не падающий на землю

Французскую вокальную музыку ни в коем случае нельзя петь тем же звуком, которым поётся итальянская — есть для меня вот такое категорическое отличие. И категорическое отличие в звуке. Того же Оффенбаха на итальянский манер не споёшь!

Об этом мне много говорили мои замечательные коучи: и американка Джоан Дорнеман из «Метрополитен», которую иногда называли «ушами Джеймса Левайна», и такой француз из французов Пьер Валле, он тоже работает в «Метрополитен» в качестве main coach французского репертуара. Именно он делал с нами вечер двух Манон в Большом театре и часто говорил мне: «Когда ты поёшь в один вечер „Манон“ и „Манон Леско“, мы должны слышать разницу, мы должны слышать, как ты через себя протащила и французскую музыку и итальянскую». Он втолковывал мне: вот чуть-чуть «мяукающая» линия артикуляции французского языка и другая градация гласных, и… Я спрашивала: «А как вообще это всё запомнить?» А он, назидательно так: «Учить надо!»

Сам тон французской музыки — и соответственно твоего голоса — должен быть легчайшим,