Бесы Черного Городища - Ирина Мельникова

Но и в сыскной, и в наружной полиции хорошо понимали, что не в их силах справиться с целым полем сорняков. Правда, иногда весьма удачно его прореживали во время проведения плановых и специальных, накануне больших праздников, облав.

Федор Михайлович был большим мастером организации и проведения подобных полицейских мероприятий. Причем к участию в них охотно подключались люди Лямпе и Ольховского. Устроить саму облаву было несложно, гораздо хлопотнее оказывалось взвалить на себя ответственность за всякие неожиданности, просчеты и ошибки. У Тартищева проколы встречались редко, поэтому и шеф местных жандармов Александр Георгиевич Лямпе, и начальник охранного отделения Бронислав Карлович Ольховский легко в таких случаях отдавали бразды правления начальнику сыскного отделения. Ведь успех после делился поровну, на троих, а за ошибки отвечал только Федор Михайлович.

Но была одна закавыка в этом способе борьбе с местным преступным элементом. Приходилось держать в строжайшей тайне и день, и час облавы. Хранили этот секрет свято, оберегая его не только от своих служащих, но и от чинов наружной полиции, между тем как в подобных «экспедициях» принимало участие до сотни и более человек. За пять-десять часов до больших праздников всем надзирателям, чиновникам и агентам полиции предписывалось согласно приказу полицмейстера Батьянова собраться на Тобольской улице часам к семи вечера, якобы для ознакомления с каким-нибудь новым циркуляром или для получения от полицмейстера и Тартищева важных указаний по очередному сложному делу.

Люди собирались, и только тогда им объявляли, что нынешней ночью состоится облава. После этого никто из полицейских, даже старших чинов, уже не выпускался из здания управления. Всем участникам облавы строжайше запрещалось подходить к окнам или слоняться по внутреннему двору. В состоянии «арестованных» они пребывали до начала операции.

Обычно в ней были задействованы несколько десятков городовых полицейской стражи, околоточные тех околотков, где производилась облава, а также участковые приставы и их помощники. Ночью городовые стягивались в один исходный пункт (часто во дворе при жандармском управлении), к ним присоединялись люди Тартищева…

Внезапность атаки играла огромную роль, сильно уменьшая шансы жуликов скрыться.

Появление полицейских на Разгуляе ив Хлудовке, где располагались воровские «малины», бандитские притоны, бордели и самого низкого пошиба кабаки и ночлежки, всегда вызывало сильнейшее смятение у босяков и жуликов, составлявших основное население двух самых разбойных частей Североеланска.

Впрочем, и в этом смятении усматривалась известная закономерность. Добрая половина жильцов ночлежек и дешевых меблирашек оставалась сравнительно спокойной, лениво потягивалась на нарах или убогих деревянных кроватях и встречала полицию возгласами вроде: «Ишь, сволочи, опять притащились! Не дают покоя честным людям!» Смелость их была не притворной, у этих «праведников» бумаги зачастую бывали настоящими.

Совсем другое творилось со второй половиной ночлежников. Они в ужасе рассыпались по грязным комнатенкам, забивались за печки, прятались под нары и в подполье, лезли в окна и чуть ли не в щели, откуда полицейские выгоняли их как тараканов.

Всех подозрительных препровождали в сыскную полицию, где ее агенты тотчас приступали к выяснению личности каждого задержанного. Для этого у них имелись и антропометрические инструменты, и дактилоскопические карты, и целый фотографический кабинет с архивом — вотчина хорошо известного всем уркаганам регистратора преступлений Николая Егоровича Колупаева…

Наконец сад Пожарного общества остался за их спиной.

Сыщики прошли вдоль длинного сплошного забора, отделявшего от улицы склады пиломатериалов товарищества «Нептун и Феламеда», принадлежавшего известным в городе торговцам лесом братьям Христорадовым, и завернули за угол, решив тем самым на добрую сотню шагов сократить путь до Тобольской. Здесь их встретили аппетитные запахи свежеиспеченного хлеба и сдобных булок, которыми славилась пекарня Авдея Ромашкина. Ее длинное, красного кирпича приземистое здание с двумя высокими трубами занимало собой всю правую сторону переулка.

Молчавший до сих пор Иван вдруг рассмеялся.

— Чего ты? — удивился Алексей. — Радуешься свиданию с начальством?

— Упаси господь! — махнул рукой Иван. — Вспомнил вдруг матушку. Мы одно время жили рядом с евреем-лавочником. У них Пасха на неделю раньше начинается, так они по всему околотку разнесут бывало свою стряпню, соседей угощают. Матушка по этому поводу постоянно смеялась: «Их стряпней, — говорила, — не успеешь рот набить, как она на языке растает, а нашей чуток откусишь — теста полный рот!

Жуешь потом, жуешь, пока не выплюнешь…»

— Это ты зря! — улыбнулся Алексей. — У меня нянька до сих пор такие пирожки печет да ватрушки, пальчики оближешь!

— Тот лавочник, его Левкой звали, трусливым был безмерно, почище Полиндеева, — продолжал рассказывать Иван, — как стемнеет, на улицу ни ногой, все боялся, что его ограбят. У него в приказчиках Семка служил, деревенский парнишка лет семнадцати, хохотун да проказник, каких поискать, но хитрован и себе на уме. Пять лет у еврея отслужил и свое дело открыл, булочную на Дворянской улице. Впрочем, тогда он и за разносчика товара сходил, и за дворника, и за сторожа… Сам-то еврей жадноват был, все обещал Семке жалованье повысить, да только откладывал и откладывал это дело на потом. Тогда парнишка решил его проучить, рассыпал под окнами золу, изрядно по ней потоптался, а утром сильный переполох учинил, дескать, кто-то около дома шлялся, высматривал, мол, как лучше в лавку проникнуть. Еврей запаниковал и давай перед Семкой заискивать: «Ты уж, Семочка, сторожи исправно, ночами не спи, вокруг лавки ходи!» Семка после хвастался, что хозяин к двум рублям его жалованья полтинник добавил за усердие и отвагу…

Впереди уже виднелся выход из переулка, когда неожиданно прямо по курсу промелькнула чья-то тень. Какой-то сильно пригнувшийся человек, а может, просто невысокого роста, перебежал полицейским дорогу и нырнул в пролом в заборе. Дальше начинался пустырь, заросший прошлогодним бурьяном и превращенный местными обитателями в свалку, а жуликами — в самый короткий путь до городских трущоб, где скрыться от преследования раз плюнуть! Не сговариваясь, сыщики бросились следом, причем Иван метнулся в тот же самый пролом, а Алексей перемахнул через забор и уже через мгновение держал за шиворот босяка в рваной, одетой прямо на голое тело шинели, измазанной в чем-то белом, то ли в мелу, то ли в краске. Босяк извивался в его руке, тщетно пытаясь вырваться.

Алексей перехватил его поудобнее и потащил навстречу Ивану. Тот сидел на корточках возле пролома и рассматривал старый мешок и короткий, раздвоенный на конце ломик. Все это добро босяк успел отбросить прежде, чем Алексей настиг его.

— О, старый знакомый! — радостно приветствовал Иван босяка. — Смотри, Алеша, это ж Фимка, которого вчера Савелий в управление доставил. Откуда ты взялся, рыжий? Неужто Корнеев отпустил?

Босяк шумно шмыгнул носом и отвернулся.