Забрать любовь - Джоди Пиколт

Отец Николаса всегда покупал абонементы на все игры «Ред Сокс». Он располагал тремя местами, но редко брал с собой мальчика. Обычно он приглашал коллег или даже старинных пациентов. Годами Николас смотрел бейсбол по тридцать восьмому каналу, надеясь, что камера выхватит из толпы болельщиков лицо отца. Но до сих пор этого не произошло ни разу.

Николасу позволялось посетить стадион всего раз или два за сезон, и он с нетерпением ждал каждой такой возможности. Эти даты всегда были отмечены в календаре на стене его спальни, и он вычеркивал каждый день, отделяющий его от матча. Накануне вечером он извлекал из шкафа шерстяную кепку «Ред Сокс», которую ему подарили два дня рождения назад, и аккуратно запихивал ее в свою бейсбольную перчатку. На рассвете он был уже на ногах, готовый покинуть дом в любую секунду, хотя это никогда не происходило раньше полудня.

Николас с отцом припарковали машину на одной из боковых улочек и пересели на Зеленую линию. Когда вагон бросало влево, плечо Николаса касалось руки отца. От Роберта Прескотта пахло стиральным порошком и нашатырем. Эти запахи у Николаса ассоциировались с больницей, точно так же, как резкий запах фотохимикалий и тусклый красный свет в темноте фотолаборатории ассоциировались с матерью. Он разглядывал благородный лоб отца, седеющие волосы у него на виске, решительную линию подбородка и комок адамова яблока. Его взгляд скользнул на желтую тенниску, голубоватый узел вен на сгибе локтя. Эти руки вылечили столько людей, подумалось ему. На его пальце не было обручального кольца.

— Папа, — окликнул Николас, — где твое кольцо?

Роберт Прескотт отвернулся от сына.

— Я его забыл, — пробормотал он.

Услышав это, Николас почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Отец знал, что у него нет кольца. «Но это не нарочно», — говорил он себе. Конечно, папа его просто забыл.

Они плюхнулись на широкие деревянные сиденья за несколько минут до начала матча.

— Можно я сяду с другой стороны? — попросил Николас, когда все пространство перед ним заслонила широкая спина мужчины с прической «афро». — Ведь это тоже наше место?

— Оно уже занято, — ответил Роберт Прескотт.

И как будто его слова обладали магической силой, рядом с ними возникла женщина.

Она была высокая, и у нее были длинные желтые волосы, подвязанные красной лентой. На ней был свободный сарафан, а когда она села, Николасу стала видна ее пышная грудь. Она наклонилась и поцеловала его отца в щеку, а он протянул руку вдоль спинки ее сиденья.

Николас попытался сосредоточиться на игре. Он даже открывал рот, чтобы вместе с остальными болельщиками подбодрить своих любимцев, но ему не удавалось издать ни звука. Неожиданно один из игроков соперника послал мяч на трибуны, как раз в сектор, где сидел Николас. Он почувствовал, как его пальцы дернулись в перчатке, и вскочил на деревянное сиденье, отчаянно балансируя, чтобы не упасть, и вытянув руку, чтобы поймать мяч. И тут он увидел, как отец склонился к женщине, щекоча губами мочку ее уха.

Николас застыл и остался стоять на сиденье, даже когда все остальные болельщики уже уселись. Он смотрел, как его отец ласкает женщину, не являющуюся его матерью. Наконец Роберт Прескотт поднял глаза и встретился глазами с Николасом.

— О господи! — выдохнул он, резко выпрямляясь.

Он не протянул Николасу руку, чтобы помочь ему сойти с сиденья. Он даже не стал представлять его женщине. Он обернулся к ней и, не произнеся ни слова, сообщил очень многое, и это показалось Николасу еще хуже любых слов.

До этого момента Николас был уверен, что его отец самый удивительный человек в мире. Он был знаменит. Его даже несколько раз цитировали в «Глоуб». Он внушал окружающим уважение. Разве его пациенты не присылали ему после операций конфеты и открытки, а однажды подарили трех гусят? Отец мог ответить на все рождающиеся у Николаса вопросы: почему небо синее, почему кока-кола шипит, почему ворóн, усевшихся на электрические провода, не бьет током, почему люди, живущие на Южном полюсе, не сваливаются с земного шара? Сколько Николас себя помнил, он всегда хотел быть похожим на отца, но в этот момент он обнаружил, что мечтает о чуде. Вот бы неудачно посланный мяч угодил в голову кому-нибудь из зрителей, тот потерял бы сознание, и менеджер Фенвея прокричал бы в громкоговоритель: «Есть ли на трибунах врач?» И тут на помощь пострадавшему пришел бы его отец. Он хотел видеть отца склонившимся над неподвижным телом. Вот он расстегивает воротник несчастного, нащупывает его пульс… Одним словом, он хотел видеть своего отца героем.

Они ушли, не дожидаясь окончания матча. В трамвае Николас сел позади отца. Когда они подъехали к большому кирпичному дому, Николас выскочил из машины, бросился в лес, начинавшийся сразу за их садом, и с небывалой скоростью вскарабкался на первый же дуб. Ветер отчетливо донес до него голос мамы: «Где Николас?» А затем: «Какой же ты подонок!»

В этот день отец с ними не ужинал, и, несмотря на теплые руки и веселые фарфоровые мамины улыбки, Николасу есть не хотелось.

— Николас, — спросила мама, — ты ведь не хочешь отсюда уезжать? Ты ведь останешься со мной.

Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос, и это ужасно разозлило Николаса. Но потом он поднял голову и увидел ее лицо. Мама, которая всегда внушала ему, что Прескотты не плачут, очень высоко вздернула подбородок и отчаянно боролась со слезами, застилавшими ее глаза и делавшими их похожими на глаза фарфоровой куклы.

— Я не знаю, — ответил Николас и лег спать голодным.

Он съежился под холодными простынями. Много позже издалека донеслись приглушенные звуки, означающие приближение скандала. На этот раз причиной был он сам. Он отчетливо понимал, что уже не хочет стать таким, как отец, но все равно боялся остаться без него. Ему казалось, что его заставляют сделать совершенно невозможный выбор, что его сердце разрывается на две части, и поклялся, что больше никогда и никому не позволит так с собой поступить. В окно светила луна, и ее белый диск напоминал ему лицо женщины с бейсбольного матча: гладкие бледные щеки, след губ его собственного отца на мочке ее уха.

* * *

— Проснитесь, Спящая красавица, — прошептал в ухо Николаса один из резидентов. — Вас и ваше сердце уже заждались.

Николас подпрыгнул, ударившись головой о низкую крышу вертолета, и потянулся к кулеру. Он тряхнул головой, прогоняя облик отца и ожидая, что его руки и ноги наполнит энергия, в нужный момент извлекаемая хирургами из глубоких запасников тела.

Фогерти уже ожидал в операционной и, едва завидев Николаса, начал вскрывать грудную клетку Аламонто. Николас слушал визг пилы, сражающейся с грудиной, и готовил сердце для его нового хозяина. Он обернулся к пациенту и замер.

За семь лет в качестве резидента Николас сделал множество операций и назубок знал весь процесс. Разрез, вскрытие грудной клетки, иссекание и зашивание артерий — все это стало его второй натурой. Но Николас привык к тому, что кожа его пациентов испещрена морщинами и отмечена старческими пятнами. Покрытая оранжевым антисептиком грудь Пола Аламонто была гладкой, твердой и упругой.