Архив Буресвета. Книга 1. Путь королей - Брендон Сандерсон

Эти незамысловатые вещи для Шаллан стоили больше полного сундука сфер. Она взяла верхний лист в пачке, потом выбрала за­точенный угольный карандаш и покрутила в пальцах. Закрыла глаза и вызвала в памяти образ: Харбрант, каким она его запомнила в тот момент, когда сошла на причал. Волны колышутся у деревянных­ опор, в воздухе пахнет солью, люди взбираются по вантам, взволнованно окликают друг друга. И сам город, раскинувшийся на склонах холмов, — дома построены очень плотно, ни пяди земли не пропадает зря. Где-то далеко слышится тихий перезвон колокольчиков.

Она открыла глаза и принялась рисовать. Ее пальцы двигались сами по себе, для начала нанося широкие штрихи. Похожая на ущелье долина, в которой лежал город. Порт. Тут — квадраты, которые потом превратятся в дома, там — зигзаг, отмечающий резкий поворот широкой дороги, ведущей вверх, к Конклаву. Очень медленно она добавляла деталь за деталью. Тени-окна. Линии, заполняющие улицы. Намеки на людей и телеги, чтобы показать хаос оживленных­ улиц.

Девушка читала о том, как работали скульпторы. Многие брали обычный каменный блок и на первом этапе придавали ему условную форму. Потом обрабатывали снова и снова, с каждым разом добавляя детали. Она рисовала так же. Сначала широкие штрихи, затем детали — все больше и больше деталей — и наконец-то самые тонкие линии. Шаллан не училась графике, она просто делала то, что считала нужным.

Город под ее рукой обретал форму. Художница убеждала его появиться линия за линией, штрих за штрихом. Что бы она делала без этого? Напряжение спадало, словно утекая сквозь ее пальцы и карандаш.

Работая, Шаллан теряла ощущение времени. Иногда она будто впадала в транс, и все вокруг исчезало. Ее пальцы как будто действовали сами по себе. Предаваться размышлениям, рисуя, было намного легче.

Очень скоро она перенесла образ из памяти на страницу. Подняла лист, удовлетворенная, расслабленная, — ее разум был чист. Запечатленный Харбрант покинул память — он весь перешел на бумагу. В этом тоже ощущалось что-то расслабляющее. Как будто ее ра­зуму приходилось прилагать усилия, чтобы удерживать образы, по­ка не представится возможность их использовать.

Потом нарисовала Ялба — без рубашки и в жилете, жестом подзывающего коренастого возчика, который доставил ее к Конклаву. Она работала и улыбалась, вспоминая приветливый голос матроса. Тот, наверное, уже вернулся на «Усладу ветра». Ведь два часа миновали? Скорее всего.

Шаллан доставляло больше удовольствия рисовать животных и людей, а не вещи. Было что-то воодушевляющее в возможности перенести живое существо на бумагу. Город представлял собой линии и прямые углы, а человек — круги и изгибы. Сумеет ли она правильно изобразить ухмылку Ялба? Сумеет ли показать его ленивое спокойствие, то, как он заигрывает с женщиной, которая намного выше его по положению? А вот носильщик с тонкопалыми руками, обутый в сандалии, в длинной куртке и мешковатых штанах. Его странный язык, проницательный взгляд и даже этот его план по уве­личению чаевых — превращение обычной поездки в настоящую экс­курсию...

Рисуя, она чувствовала себя так, будто работала не просто с углем и бумагой. Создавая портрет, художница погружалась в саму душу. Есть растения, от которых можно отрезать небольшой кусочек — лист или маленькую часть ствола, — потом посадить и вырас­тить такое же растение. Создавая образ человека, Шаллан отщипывала побег души и на бумаге высаживала его, растила. Уголь вместо сухожилий, бумажная масса вместо костей, чернила вместо крови, шершавый лист вместо кожи. Она работала в определенном ритме и темпе, а шуршание карандаша по бумаге — это словно дыхание того, кого изображала.

Спрены творения начали собираться вокруг блокнота, разглядывать ее работу. Как и другие спрены, они, по слухам, всегда рядом, но обычно остаются невидимыми. Иногда удавалось их привлечь. Иногда нет. В рисовании это зависело от навыка.

Спрены творения были среднего размера, величиной с ее палец, и излучали мягкий серебристый свет. Они постоянно изменяли форму. Обычно принимали облик вещей, виденных недавно. Погребальная урна, человек, стол, колесо, гвоздь. Всегда одинакового серебристого цвета, всегда одинаково миниатюрные. Они в точности имитировали очертания предметов и существ, но двигались при этом странно. Стол мог кататься, как колесо, а урна разбивалась и восстанавливала сама себя.

Ее рисунок привлек с полдюжины спренов; акт творения при­манил их, как яркий огонь приманил бы спренов пламени. Шаллан привыкла не обращать на них внимания. Они были нематериальны — если она задевала одного, его тело развеивалось, точно песок на ветру, а потом появлялось вновь. Художница ничего не чувствовала, прикасаясь к ним.

В конце концов она подняла страницу, довольная. На ней были изображены Ялб и возчик в деталях, с намеками на оживленный город позади. У нее получилось передать их взгляды. Это самое важное. Каждая из десяти Сущностей соответствовала каким-нибудь частям человеческого тела — кровь как жидкость, волосы как древесина и так далее. Глаза соответствовали хрусталю и стеклу. Они были окнами в разум и душу человека.

Она отложила страницу. Некоторые люди собирали трофеи. Другие — оружие или щиты. Многие собирали сферы.

Шаллан собирала людей. Людей и интересных существ. Возможно, это было связано с тем, что значительную часть своей юности она провела будто в тюрьме. Девушка давно научилась запоминать лица, но рисовала их не сразу. Дело в том, что отец однажды обнаружил, что она изображает садовников. Его дочь? Рисует порт­реты темноглазых? Он пришел в ярость — это был один из редких случаев, когда Шаллан пострадала от его печально знаменитого нрава.

После этого она стала рисовать людей, только будучи в одиночестве, а в остальное время набрасывала насекомых, панцирных и рас­тения, которые видела в саду вокруг особняка. Отец не возражал — зоология и ботаника вполне подходящие занятия для женщины — и поощрял ее избрать естествознание своим Призванием.

Шаллан взяла третий чистый лист. Он словно умолял себя заполнить. Чистая страница — это еще нереализованная или уже упущенная возможность. Точно полностью заряженная сфера, которую так и не вынули из кошеля и не позволили ее свету приносить пользу.

«Заполни меня».

Спрены творения собрались вокруг страницы. Застыли, словно в предвкушении. Шаллан закрыла глаза и вообразила Ясну Холин с мерцающим духозаклинателем на руке перед заблокированной дверью. В холле тишина, лишь где-то хнычет ребенок. Прислужники­ затаили дыхание. Король нетерпелив. Все почтительно замерли.

Шаллан открыла глаза и начала энергично рисовать, осознанно растворяясь в образах и воспоминаниях. Чем меньше она была в «сейчас» и чем больше в «тогда», тем лучше получался набросок. Два других были для разогрева; этот должен стать шедевром дня. Ее защищенная рука держала доску, к которой крепилась бумага, а свободная летала над листом, время от времени меняя карандаши. Мягкий уголек для глубокой, густой черноты, как прекрасные волосы Ясны. Жесткий — для светло-серых тонов, как мощные волны света, исходящие из камней духозаклинателя.