Призрак Перл-Харбора. Тайная война - Николай Лузан

— Задницу ему, что ли, скипидаром смазали? — пробормотал Сергеич.

— Смазали ему, а достанется нашей, — мрачно заключил Иван.

— Похоже, по нашу душу.

Сергеич не ошибся.

— Плакидин, бегом ко мне! — истошно заорал Волчок.

— Эх, Сергеич, накаркал, — тяжело вздохнул Иван и, утопая в снегу, побрел навстречу.

— Ты можешь быстрее, скотина? — взвился Волчок.

— Угомонись, сержант, — прикрикнул на него подоспевший «кум» и незлобно поторопил:

— Давай поживее, Плакидин!

Теряясь в догадках, он с трудом поспевал за «кумом». В конце тропы их ждали сани, и когда они добрались, он распорядился:

— Садись, Плакидин!

Обескураженный Иван плюхнулся на сиденье. Заместитель начальника лагеря взял в руки вожжи и зычно гаркнул. Лошадь с места пошла рысью, и спустя двадцать минут они были у ворот зоны. Часовые без команды распахнули створки, и сани подкатили к крыльцу штабного барака.

— За мной, Плакидин! — приказал «кум» и поднялся на крыльцо.

Сонная жизнь в управлении лагеря была взорвана. В дежурке непрерывно трещали телефоны. Дежурный и помощник осипшими голосами отдавали команды. По коридору носились очумелые капитаны и старлеи, перед кабинетом начальника лагеря они замирали и испуганно жались к стенам. Все говорило о том, что в лагерь нагрянула комиссия. И они, властители жизни и смерти тысяч заключенных, казавшиеся такими важными и значительными, с приездом начальства стали вдруг маленькими, суетливыми и угодливыми.

Плакидина провели в кабинет начальника лагеря. Он впервые видел его так близко. На плацу и трибуне тот казался внушительным и величественным, а тут на Ивана смотрели бегающие, покрасневшие от беспробудного пьянства водянистые глаза; дряблая, покрытая склеротическими жилками кожа мелко тряслась на оплывших щеках. Начальник лагеря был не в своей тарелке и с испугом косился на двух явно не местных офицеров — высокого, атлетического сложения майора и коренастого капитана, напоминающего медведя.

Они не стали слушать доклад «кума» и с откровенным любопытством разглядывали необычного зэка, за которым пришлось лететь из Москвы. Майор поморщился — дым костра и кислый, тошнотворный запах давно немытого человеческого тела заполнили помещение. Его цепкий и тяжелый взгляд прошелся по Ивану. Запавшие щеки, темные глазницы неправдоподобно больших глаз, седая, клочковатая щетина на посиневшем лице и засаленные, свалявшиеся волосы нисколько не напоминали того жизнерадостного здоровяка в дорогом заграничном костюме с фотографии из дела заключенного.

— Майор, а это точно он? — усомнился Крылов.

— Он, он! — засуетился начальник лагеря и прикрикнул: — Плакидин, ты что, язык проглотил?

— Заключенный номер И-2617, статья 58, пункт 1… — начал Иван монотонно бубнить лагерную «молитву».

Крылов снова сверился с фотографией, и все еще с сомнением произнес:

— Вроде как он.

— Других у нас нет, — высунулся вперед «кум».

— А ты что, отец его? — хмыкнул Шевцов.

— Я…

— Заткнись! Не тебя спрашивают!

— Сережа, кончай, время идет, — остановил препирательство Крылов и вытащил из кармана пакет. У «кума» и начальника лагеря от любопытства вытянулись шеи. Крылов достал из него предписание и бросил взгляд вниз листа. Его брови полезли на лоб — под текстом стояла подпись самого Берии. Начальник лагеря заглянул через плечо и обомлел — такого за его службу еще не случалось. Крылов внимательно вчитывался в каждое слово документа, и озабоченность на лице сменилась тревогой. Лагерное начальство, пожиравшее глазами посланца из Москвы, съежилось и, казалось, стало меньше ростом.

В наступившей тишине были слышны лишь треск поленьев в печке, шуршание бумаги и тяжелое дыхание перетрусившего начальника лагеря. Но Ивану было глубоко наплевать на него. Тепло и запах давно забытого настоящего ржаного хлеба кружили голову. Последний раз он ел его в конце сентября. Тогда он удачно сменял шерстяной шарф на шматок сала и краюху хлеба из офицерской столовой.

Крылов прочитал до конца предписание и сунул под нос начальнику лагеря. Тот, увидев подпись наркома, потерял дар речи и распахнутым ртом хватал воздух. Крылову надоело ждать, и он распорядился:

— Ты понял, майор? Мы забираем Плакидина.

— Сережа, куда его такого? Пусть в порядок приведут, — возмутился Шевцов.

— Действительно, такого и мать родная не узнает, — согласился Крылов и зло бросил начальнику лагеря: — Совсем оборзели! Себе морды наели, а людей до ручки довели!

Тот съежился и принялся что-то лепетать про болезни и нехватку продуктов. «Кум» не стал высовываться и благоразумно промолчал, чтобы не попасть под горячую руку москвичей. Крылову надоело выслушивать этот бессвязный лепет, и он приказал:

— Майор, хорош плакаться! Даю полчаса, чтобы привести Плакидина в божеский вид. Отмыть, постричь и накормить. Мы его забираем.

— Забираете? А где при-при-каз? — дар речи вернулся к начальнику лагеря.

— Приказ? Какой? Чтоб тебя расстрелять? Ты что, читать разучился? Полчаса на сборы! — прикрикнул Крылов.

— Есть! Все сделаем! — замельтешил начальник лагеря и метнул красноречивый взгляд на «кума» и дежурного.

Те поняли все без слов. Не прошло и десяти минут, как отмытого и закутанного в чистые простыни самого начальника лагеря Плакидина передали в руки лучшего парикмахера — Сашка. До войны он работал в модном салоне на Сумской, в Харькове. А теперь стриг исключительно лагерное начальство. Его тонкие и длинные, как у пианиста, пальцы, легкими движениями укладывали волосы зэка Плакидина в модную прическу. Соскучившись по настоящей работе, Сашок, как истинный мастер, отдавался ей всей душой.

А Иван находился в прострации, происходящее казалось ему каким-то невероятным сном. Он устал гадать, чем все закончится, и положился на судьбу. Сашок в последний раз взмахнул ножницами, пододвинул зеркало, отступил в сторону. Иван глянул и растерялся.

— Ну что, налюбовался, красавец? — в дверь просунулась озабоченная физиономия «кума», и он поторопил: — Пошли, самое время перекусить!

Вслед за ним Плакидин прошел в соседнюю комнату и обомлел. На столе дымились тарелки с наваристым борщом, в миске лежали куски отварного мяса, середину стола занимала горка нарезанного крупными ломтями хлеба и бутылка водки.

— Чё стоишь, Иван? Садись и поешь по-человечески, — пригласил Крылов.

Плакидин на непослушных ногах подошел к столу и присел на краешек табурета. Пришедший в себя начальник лагеря подрагивающей рукой разлил водку по стаканам и вопросительно посмотрел на Крылова. Тот поднял стакан и молча выпил, к нему присоединились остальные. Иван не решался взяться за свой, его голодный взгляд пожирал хлеб.

— Чё на нее смотреть? Пей, — подтолкнул под локоть Шевцов.