Хакни меня - Оксана Алексеева

не в свое дело. Но я не могу об этом не думать. Нет, не о твоей матери – я сам понятия не имею, как ее вообще оценивать и заслуживает ли она какой-то оценки. Об Аркаше.

– А что о нем думать? – не поняла я.

– О его важности в твоей жизни. О том, что даже сейчас, когда ты давно стала взрослой, он переживает за тебя. Я уж молчу про то, сколько он сделал для тебя и твоего будущего, когда ты еще была подростком. Самый настоящий отец – у некоторых даже при наличии родного отца такого же отца нет.

– И что? – Я посмотрела на его профиль, пытаясь угадать, к чему клонит.

– Я про твои цели, – его голос набирал уверенности. – Ты не думала о том, чего хотел бы твой Аркаша? А если с тобой что-то случится, если ты загремишь в тюрьму, то буквально разобьешь ему сердце. Вряд ли именно для этого он сидел с тобой над математикой.

Я оценила:

– Какой ты прикольный, Глебарисыч. Только узнал об одной моей слабости, так сразу начал через нее манипулировать. Постой-ка, а разве не все люди так же делают?

– Да я не… – он, к его чести, хотя бы заканчивать оправдание не стал.

И я продолжила, чтобы понял до конца:

– Объясню про цели. Нет-нет, смотри туда, вперед. Там как раз такая картинка, чтобы легко было это представить. Мы все одиноки, всем по большому счету на нас плевать. А даже если кому-то не плевать, то они все от тебя чего-то ждут – как минимум, чтобы ты оправдал их ожидания. И нет никакой разницы, к чему ты идешь, одиночество так и остается. Все цели – это просто самообман. Ну типа иллюзии, что жизнь не настолько бессмысленна.

Глеб вздохнул, но все же попытался это обдумать, пялясь на непрозрачную воду пруда и тающие на ней снежинки. А потом выпрямился, взял меня за руку и начал стаскивать перчатку. В ответ на удивленный взгляд пояснил моей же фразой:

– Нет-нет, смотри туда, вперед! – Он переплел наши пальцы и еще сверху накрыл другой теплой ладонью. – Видишь, эта бессмысленность становится интереснее, когда в твоем одиночестве есть кто-то еще. Пусть и такой же одинокий, а разница-то огромная.

Разница действительно была. К примеру, снег меня совсем перестал интересовать. И я отважилась сказать:

– Глебарисыч, я ничего не понимаю в этих ваших тонких материях, потому скажи прямо – ты сейчас со мной заигрываешь?

– Сейчас – нет, – ответил он, еще больше запутав. – Я просто хочу стать для тебя буфером перед всеми остальными людьми. Не так страшно начать кому-то доверять, как оказаться в полном одиночестве. Да, если ты никого к себе никогда не подпустишь, то тебе никто не сделает больно. Но и существование тогда становится действительно бессмысленным. Смысл – как раз в этом риске, когда ты немного уязвима, но и получаешь все то, что тебе могут дать такие же уязвимые люди.

Он, возможно, что-то дельное говорил, но мне даже дышать стало трудно, не то что соображать. И поэтому я глупо перефразировала первый вопрос:

– То есть я тебе не нравлюсь? Ты просто буфер из себя изображаешь? Тренажер усредненного человека, чтобы я на твоем примере вас как вид начала воспринимать?

Глеб посмотрел мне прямо в глаза и ответил серьезно:

– Нравишься. Но раздражаешь сильнее. Особенно когда ты меня тренажером называешь. Ты вообще к любому человеку относишься только как к набору выполняемых им функций, а мы ведь не машины, ни одного из нас одним предложением не описать.

Так он меня тоже раздражает! Я нервно выдернула руку и поспешила натянуть перчатку. Насупилась, хотя и чувствовала, что этот болван продолжает смотреть на меня и задумчиво улыбаться. Но, успокоившись, я кое-что признала – разумеется, не вслух, а то еще шире улыбаться примется. Например, то, что сидеть вот так вдвоем с кем-то, очень тебе приятным, намного интереснее, чем быть совсем одной. И еще я впервые в жизни ощутила невозможное желание: чтобы кому-то я нужна была больше, чем он нужен мне. Чтобы если уж брал за руку, то сам так же внутренне содрогался.

Мы бы на той кривой лавке, наверное, всю жизнь просидели, так и не заметив времени, но холод делал свое дело, а под вечер поднялся еще и пронизывающий ветер, который погнал нас обоих к дому почти бегом. Я так замерзла, что не отказалась побыть в гостях еще немного. А у Глеба, как назло, обнаружился камин и целых два кресла-качалки. Представления не имею, что такое счастье и как можно ощущать себя в этом мире неодиноким, но, покачиваясь в полусонном состоянии с горячей кружкой чая в руках, я чувствовала, что именно этого всегда хотела. Хотя никогда ни о чем подобном не думала.

Глеб успел подскочить ко мне, когда уже пустая кружка почти упала на пол. Схватил ее, отставил и посмотрел на мой огроменный зевок. Усмехнулся:

– Видимо, приглашение в гости расширяется. Завтра будем снова готовить на моей кухне, зато мотаться туда-обратно не придется.

– Это ваш долбаный режим дня сказывается, – лениво оправдалась я. – Раньше я в это время просыпалась, а сейчас рубит.

– Да ничего, просто оставайся. Места хватит.

Я наполовину дремала, но все равно проклюнулось что-то изнутри, заставившее улыбнуться хитро и спросить:

– А на ручках унесешь?

– Ну давай унесу… – он будто бы удивился.

– А рядышком полежишь? Буфер обязан хотя бы выдать колыбельную.

– Вот без этого точно обойдемся. – Глеб все же поднял меня и вроде бы без труда осилил мой вес. Понес в спальню – единственную в доме, насколько я знала. Объяснялся на ходу: – Ночью некоторые приоритеты переставляются. Я могу случайно перепутать, что ты меня больше раздражаешь, чем нравишься. А таким маневром я всю нашу дружбу за раз перечеркну.

– Так у нас дружба?

– Мы над этим работаем. Я успешен потому, что любой проект довожу до конца, ставлю галочку и только потом успокаиваюсь.

Он сгрузил меня на свою постель, завернул в одеяло, отыскал в шкафу плед и подушку и сразу ушел. На неудобной кушетке в гостиной отоспится. Так ему и надо! Пусть там страдает в одиночестве с этой своей дружбой.

Глава 16. Жалость со вкусом парацетамола

– Лада, Лада… ты точно в порядке? – Глеб назойливо будил меня, словно сегодня был рабочий день и в нем раньше петухов проснулся настырный директор.

– Отлично, – прогундосила я. – То есть будет отлично через пару часов, когда я досплю свой норматив.

– Уверена?

Пришлось с трудом открыть один глаз и презрительно уставиться