Я вещаю из гробницы - Алан Брэдли

Полагаю, лицо выглядит не лучше. Я провела тыльной частью ладони по лбу, и моя рука покрылась отвратительной грязью.

Надо бы хорошенько помыться, — подумала я. Надеюсь, где-нибудь в церкви есть источник воды. Если это так, с учетом оставшегося до утра времени, я смогу даже принять презентабельный вид к завтраку.

Конечно же! — подумала я. — Купель!

Я осторожно выбралась из внутренностей органа и вошла в апсиду, стараясь не задевать церковную обстановку.

В случае необходимости, я даже смогу позаимствовать немного вина для причастия в качестве пятновыводителя.

При мысли о вероятной реакции викария я фыркнула. Выражение его лица…

Мои мысли прервал пронзительный вопль.

Я резко обернулась и обнаружила себя лицом к лицу с одетым в черное привидением.

У меня кровь застыла в жилах. Моим изумленным мозгам потребовалось несколько секунд, чтобы опознать привидение.

Синтия Ричардсон.

Она видела, как я выплыла из глухой стены, еще больше испачканная могильной грязью, чем в прошлый раз.

Ее челюсть отвисла, глаза выкатились.

— Ханна! — выдохнула она.

Глаза Синтии закатились, и она рухнула на пол, будто ее подстрелили.

Меня будто обдало ледяной водой.

«Ханна» — это имя, которое викарий произносил во сне в ту ночь, когда снегопад запер их с Синтией в Букшоу.

«Ханна, пожалуйста! Нет!»

Я будто снова услышала его страдальческий шепот.

Тогда я еще подумала, кто такая Ханна, и вновь задумалась об этом сейчас, уставившись на лежащую в обмороке Синтию.

В обмороке? Или она мертва?

Не могла же она умереть от испуга? Такое случается.

Я встала на колени рядом с ней и приложила палец к сонной артерии, точно так, как не раз делал Доггер. И нащупала сильный равномерный пульс.

У меня вырвался вздох облечения, во всяком случае, я ее не убила.

Следующим моим действием было убедиться, что она лежит удобно и нормально дышит. По курсам скорой помощи, которые читали девочкам-скаутам, я помнила, что жертву шока следует держать в тепле.

Я сняла свое тяжелое пальто и прикрыла ее, с состраданием думая о том, до чего же она маленькая — ненамного больше меня.

Прислушиваясь к дыханию, вырывающемуся из ее рта — вдох и выдох, — я вспомнила, как Синтия застала меня, когда я забралась на алтарь, чтобы взять образец синей краски со средневекового витража с целью химического анализа. Синтия перекинула меня через колено и отшлепала прямо на месте, найдя неподобающее применение экземпляру «Псалмов современных и древних».

Со временем этот эпизод стал казаться почти комическим. Но я до сих пор так и не простила ей свое первое в жизни настоящее наказание — если не считать моих сестриц конечно же.

Теперь, стоя рядом с ней на коленях, я хотела наслаждаться возмездием.

Но не могла. Просто не могла.

Должна ли я оставаться рядом с ней? Присматривать, пока не взойдет солнце?

Или мне побежать к доктору Дарби за помощью? Или разбудить викария?

Эти вопросы вертелись в моей голове, когда я услышала тихие шаги за спиной. Я вскочила и повернулась.

Передо мной стоял викарий, белый как мел.

— О боже, — сказал он, — о боже мой. Я так этого боялся.

Не «Что ты вынюхиваешь в церкви посреди ночи?» или «Что ты делаешь рядом с моей возлюбленной женой» и не «Что ты с ней сделала?».

Просто «О боже, я так этого боялся».

Боялся чего? — задумалась я.

И, если уж на то пошло, что Синтия делала в церкви посреди ночи? Вдруг это она…

Я не могла додумать до конца эту нелепую мысль.

— Думаю, она упала в обморок, — довольно глупо сказала я и с удивлением поймала себя на том, что заламываю руки.

— Это не в первый раз, — произнес викарий, покачивая головой, — нет, не первый.

Не зная, что делать, я просто стояла с глупым видом.

— Флавия, дорогая, — сказал он, опускаясь на колени рядом с телом Синтии. — Помоги мне отнести ее домой.

Странные, неестественные слова. Почему бы не дать ей прийти в сознание, перед тем как возвращаться в дом викария?

Это ведь не то же самое, как если бы она напилась в общественном месте и ее надо скорее увести с глаз долой, пока не увидели прихожане.

Или то же?

Нет, не может быть. Я не почувствовала ни малейшего запаха алкоголя, а ведь я горжусь своей способностью унюхивать кетоны.

— Конечно, — ответила я.

Викарий поднял жену с такой легкостью, будто она весила не больше куклы, и быстро понес ее по центральному проходу к дверям.

Я последовала за ним по мокрой кладбищенской траве к его домику, осматриваясь по сторонам, не следит ли за нами кто-нибудь из-за надгробий, но никого не было. Нарушители скрылись.

Около дома я обогнала викария и открыла перед ним дверь.

— В кабинет, — сказал викарий, когда я включила слабую лампочку в маленькой прихожей.

Кабинет, как обычно, представлял собой скопище книг. Я переставила несколько стопок ветхих томиков с дивана на пол: с того же дивана, заметила я, на котором лежала Мэг во времена дела Руперта Порсона.[38]

Викарий подоткнул мое пальто вокруг тела жены так осторожно, как будто укладывал спать ребенка.

Она чуть шевельнулась и застонала. Он нежно прикоснулся к ее лицу.

Глаза Синтии открылись, и она неловко повела взглядом в разные стороны.

— Все хорошо, дорогая, — произнес викарий. — Все в порядке.

Их взгляды встретились, и случилось чудо.

Она улыбнулась!

Синтия Ричардсон улыбнулась!

Я всегда считала эту женщину крысой, хотя, может быть, я несколько предубеждена против нее. Ее застывший оскал, выступающие зубы и постоянно нахмуренные брови придают ей вид злобного грызуна.

И тем не менее Синтия улыбалась!

И, чтобы быть до конца честной, я вынуждена признать, что ее улыбка была из тех, что обычно называют сияющими.

Ни одна Мадонна никогда не смотрела на своего младенца с такой нежностью; ни одна невеста никогда не улыбалась своему жениху с такой любовью, как Синтия Ричардсон викарию.

Я чуть не прослезилась.

— Мне сбегать за доктором Дарби? — спросила я. — Я мигом, одна нога тут, вторая там.