Темная полоса - Яна Розова

Я посмотрела на него – чуть дольше, чем смотрела бы на мужчину, к которому у меня не было вопросов. Женька ответил своим фирменным взглядом ясновидца. Потом мы разговорились, причем его легкое заикание показалось мне необычайно сексуальным. Он сказал, что приехал из Гродина, я сказала то же самое. Мы дружно удивились совпадению. А потом договорились встретиться здесь же в девять утра.

Меня не удивило время встречи, потому что привычку вставать ни свет ни заря я не могла перебороть даже в отпуск. А Женя объяснил, что он придет на пляж даже не к девяти, а к шести утра. Он художник и хочет немного поработать при утреннем освещении. На самом пляже это было невозможно из-за ветра, но он ставил мольберт в маленьком лесочке, чуть в стороне от пляжа. К девяти он закончит и придет на место нашей встречи.

Так и случилось. Мы встретились. Через год я проклинала ту встречу, кусая локти. Со временем, последовавшим за событиями, которые привели к нашей разлуке, воспоминания о лучшем, что было со мной в этой жизни, превратились в очень плохие мысли. И я к ним была абсолютно нетерпима.

Но это произошло намного позже, а в первую встречу на пляже мы расслабленно болтали, скрывая каждый в себе свои откровенно горячие желания. В обед, когда солнце стало беспощадным, мы собрали вещи и пошли в станицу, чтобы неожиданно выяснить – мы живем в одном доме. И это был знак.

Женька постучал в мою комнату около четырех часов дня, якобы с целью позвать меня на пляж, но я позвала его в постель. Не стоило терять времени, ведь у меня всего-то и было что семь дней. Он принял мое предложение без лишних слов. Так начался наш легкий романчик.

С каждой минутой выяснялось, что у нас все больше общих черт, общих взглядов и общих интересов. С Женькой было необыкновенно легко – разговаривать, гулять по берегу, пить пиво, рассматривать огромные звезды теплыми ночами, забравшись на плоскую крышу хозяйского гаража, и кормить колбасой веселых и быстрых пляжных собак.

Мы оба любили купаться, воспринимая погружение разморенного солнцем тела в прохладную воду как полноценное чувственное наслаждение. Нам казались смешными парочки, которые откровенно тискались, зайдя в воду по плечи. Нам это не подходило. Мы заплывали так далеко, что люди на берегу превращались в малоразличимые фигурки, и там происходило некое эротическое действие, полусекс-полуспорт. Дельфиньи танцы – забавные и нежные одновременно. На пляж мы не выходили, а выползали, а добравшись до подстилки, падали на нее и лежали без сил, держась за руки.

Из-за меня он совсем перестал работать. Ему было просто некогда – мы выбирались из постели около одиннадцати часов, потом ели, шли на пляж, сидели там, прячась под навесом, купались, а потом снова ныряли в постель.

В мой последний день я сказала ему, что нам не стоит встречаться дома, в городе, ведь он понимает это? Нет, он не понимал. Он не готов вот так прекратить наши чудные отношения. Да и зачем? Все ведь отлично! Я напомнила ему о жене, заставив его брови сдвинуться на секунду.

– Не волнуйся об этом, – сказал он. – Это другое.

На следующий день мы с Дольче снова поехали в Храмогорку. Нам надо было забрать Лешу. Дольче принял решение обезопасить Сониного сына. Для этого мы прямо сегодня, непредсказуемо для противника, отправим Лешу в Германию. С ним поедет Сонин папа, Алексей Михайлович. Загранпаспорт для Леши у нас был, а Алексею Михайловичу придется подождать документы в Москве, после того как он посадит внука на самолет до Дюссельдорфа. Там Алексея встретят друзья Якова и отвезут в эту свою противонаркотическую общину.

Для Алексея Михайловича Дольче уже заказал номер в гостинице. Да, мой друг всегда старался помочь по максимуму.

Мы выехали из города только в два часа дня – никак не могли собрать все бумажки для того, чтобы нам отдали Алексея. У нас был целый пакет документов: копия свидетельства о смерти Сони, наши паспорта, паспорт Леши и заявление на имя главного врача больницы с просьбой выписать Алексея Пламеннова, подписанное Алексеем Михайловичем.

Мы ехали с тоской в душе, хоть и знали, что все идет по плану, лучшим образом в сложившейся ситуации. Да, мы поспешили увезти Алексея, но только на всякий случай, а вовсе не потому, что ждали от Дмитриева каких-нибудь новых выходок. Теперь ему нет смысла сажать в тюрьму или убивать Сониного сына. После ее смерти никто не будет платить пятнадцать миллионов за сокрытие уголовного дела об убийстве Вадима Забелина от правосудия.

По нашему мнению, Дмитриев теперь должен оставить нас в покое. Ему нужна была Соня или ее деньги. И только по той причине, что он, видимо случайно, нашел какие-то зацепки для шантажа нашей бедной подруги. Думаю, что если бы я в тот день, когда он пришел в наш Центр, чтобы обвинить Соню в смерти Закревской, не позвонила прокурору, а просто достала из стола деньги и предложила бы проклятому следователю, Соня сейчас была бы жива. То, как мы отшили Дмитриева, разозлило его. Несомненно, он пробил по милицейской базе Сонину красивую фамилию и получил результат. Ну а теперь – мавр сделал свое дело…

Но еще до этого он из чистой злобы подсунул нам в Центр бомбу. Уж и не знаю, имела ли к этому преступлению отношение Алина Рытова.

– И еще очень странная вещь, – напомнил мне Дольче. – Неужели же Алина позвонила в Центр и сказала: «Вот вашему директору за моего мужа»? Ты ведь ничего не сделала ее мужу?

– Нет, конечно, – подтвердила я. – История со взрывом из всех историй нашего темного периода самая дикая. Ни смысла, ни объяснения!

Обсуждая все вышеописанное с Дольче, я пыталась снова убедить друга в том, что Дмитриев нам не по зубам. Но он был непреклонен. Мы будем искать убийцу Боряны и пытаться найти доказательства того, что именно следователь убил Соню, а не угонщики, промышляющие на этих дорогах.

– Все это получилось потому, что она нашла способ уличить его в вымогательстве, – убеждал он меня. – Возможно, она записала их разговор на мобильный или на камеру. Телефон Сони теперь у Дмитриева, так что если запись там, то у нас шансов получить ее уже не будет. Но если Соня спрятала файлик с записью в своем компьютере? Или где-то еще? Нам надо взять ключ от квартиры Сони у Алексея Михайловича, – решил Дольче. – И все обыскать.

Но я говорила о тоске. Мы никак не могли побороть ее – похороны Боряны, похороны Сони. А что дальше? Или – кто дальше? Мы решили стараться быть осторожными, не оставаться в одиночестве, не разговаривать с незнакомцами и не пускать в квартиру чужих.

В больнице мы провели добрых три часа, потому что порядки в ней были просто тюремные. Выписку мог сделать только главврач, а его пришлось подождать. Когда же он, наконец, вошел в приемную, огромный, в белом халате, мы ощутили себя смешными малявками. Даже голос у него был мощный, звучный, сочный.

Виктор Васильевич Нечаев выслушал нашу историю, то есть официальный ее вариант, очень сочувственно, а потом подписал нужные документы.

– Пойдемте, я вас провожу в приемный покой. Там мне надо будет кое-что оформить. Видите, как теперь лечим? Ремонт за ремонтом, новое оборудование, хорошие препараты, – говорил главврач с гордостью, демонстрируя нам больницу. – А раньше – разруха, тараканы… А ведь у нас тут кто только не лежал!