Освобожденный любовник - Дж. Р. Уорд

Осознание этого заставило боль Ви исчезнуть. Внезапно и так неожиданно. Для него теперь не было никаких эмоциональных привязанностей, только агония оттого, что случилось. Он больше ничего не чувствовал.

Казалось, несколько часов Вишес нежно собирал книги, затем посмотрел в лицо отцу. Он без волнения отдал то, что было для него когда-то жизненно важно. Будто и не видел этих книг раньше.

Бладлеттер не стал брать то, что ему протягивали.

— Ты отдаешь их мне, сын мой?

— Отдаю.

— Да… хм. Знаешь, возможно, я не люблю читать. Может быть, я предпочту сражаться, как и подобает мужчине. Мужчине моего вида и моей чести. Он протянул свою мощную руку, и указал на один из кухонных очагов. — Отнеси их туда. Сожги их. На дворе зима, тепло сейчас в цене.

Глаза Бладлеттера сузились, когда Ви спокойно подошел и бросил книги в огонь. Когда он повернулся к отцу, мужчина внимательно посмотрел на него.

— Что сказал парень о твоих глазах? — пробормотал Бладлеттер. — Мне показалось, я что-то услышал.

— Он сказал: «Твои глаза… глаза… что это было?» — равнодушно повторил Ви.

Наступила тишина, из носа Ви сочилась кровь, теплой струйкой медленно стекая по губам и подбородку. Руку жгло от нанесенных им ударов, а голова раскалывалась от боли. Но это его не беспокоило. Он чувствовал в себе странную силу.

— Ты знаешь, почему мальчик сказал такое?

— Нет, не знаю.

Они уставились друг на друга, вокруг собралась толпа зевак.

Бладлеттер сказал, ни к кому напрямую не обращаясь:

— Как оказалось, мой сын любит читать. Я хочу быть в курсе того, чем увлекается мой ребенок, желаю, чтобы мне сразу же докладывали, если его опять обнаружат за этим занятием. Я посчитаю это личным одолжением, которое будет вознаграждено. Отец Ви развернулся, схватил женщину за талию и потащил ее к костру. — А теперь мы займемся состязаниями, мои солдаты! Все в яму!

Раздались довольные вопли мужчин, и толпа рассеялась.

Ви опустошенно наблюдал, как все расходятся, понимая, что не испытывает ненависти. Обычно, как только отец поворачивался к нему спиной, Вишес давал волю презрению к этому мужчине. Теперь ничего этого не было. Он испытывал то же самое, когда смотрел на книги, перед тем как их отдать. Он… ничего не чувствовал.

Ви посмотрел вниз, на парня, которого избил.

— Если ты еще когда-нибудь ко мне приблизишься, я сломаю тебе обе ноги и руки и сделаю так, что ты больше никогда не сможешь видеть. Все ясно?

Парень улыбнулся, хоть его рот и опух, словно его покусали пчелы.

— А что если я первым пройду превращение?

Ви положил руки на колени и наклонился.

— Я сын своего отца. И потому — способен на все. Независимо от своего размера.

Глаза мальчишки расширились от очевидной истины: оторванный от реальности, каким сейчас был Вишес, он мог пережить что угодно, мог сделать что угодно, и ничто не помешает ему пойти до конца.

Он сейчас был таким же, каким всегда был его отец — изнутри бездушной расчетливой машиной, лишь снаружи покрытой плотью. Сын выучил свой урок.

Очнувшись, Джейн вспомнила, что видела гротескный сон, в котором некто иллюзорный, не существующий в реальности, живой-здоровый был заперт с ней в одной комнате: она видела острые клыки пациента, и его рот на запястье женщины, когда он пил из ее вены.

Туманные, странные образы затягивали и пугали ее, как брезент, под которым что-то шевелилось. Что могло причинить боль.

Могло укусить.

Вампир.

Она не часто чего-то боялась, но именно сейчас ее охватил страх. Медленно приподнявшись, она оглядела спартанскую спальню, и с ужасом поняла, что ее похищение не было сном. А остальное? Она не видела четкие границы реального и невозможного, а память была изрешечена пустующими провалами. Она вспомнила, как оперировала пациента. Вспомнила, как перевела его в отделение интенсивной терапии. Как ее похитили какие-то мужчины. А дальше что? Одни провалы.

Сделав глубокий вдох, она почувствовала запах еды и обнаружила поднос на стуле рядом с креслом. Она подняла серебряную крышку… Господи, какая прелестная тарелка. Фарфор Имари[59], прямо как у ее матери. Нахмурившись, она отметила, что блюдо было явно для гурманов: ягненок с молодым картофелем и летняя тыква. Кусок шоколадного торта, кувшин и стеклянный стакан.

Может, они забавы ради еще и Вольфганга Пака[60]похитили?

Она взглянула на своего пациента.

Закрыв глаза, он лежал на черных простынях под светом лампы на ночном столике, его тяжелые плечи едва виднелись из-под одеяла, а черные волосы разметались по подушке.

Дыхание было медленным и ровным, на лице играли краски, от лихорадки не осталось и следа. И хотя его брови были напряжены, а рот сжат в тонкую линию, он выглядел… выздоравливающим.

Что было невозможно, если только она не провалялась в отключке неделю.

Джейн встала, потянулась руками над головой и выгнула спину, разминая позвонки. Она бесшумно подошла и проверила пульс мужчины. Ровный. Сильный.

Святой ад. Все это было нелогично. Все. Пациенты с огнестрельным и ножевым ранениями, у которых дважды останавливалось сердце, а затем перенесшие открытую операцию, не восстанавливаются вот так просто. Никогда.

Вампир.

О, да прекрати.

Она взглянула на цифровые часы на тумбочке и увидела дату. Пятница. Пятница? Боже, была пятница, десять утра. Она оперировала его всего восемь часов назад, а он выглядел так, будто выздоравливал уже несколько недель.

Может, все это — сон. Может, она уснула в поезде, направляющемся до Манхэттена, и проснется, когда они подъедут к Перм Стэйшн. Она нервно рассмеется, выпьет чашку кофе и пойдет на собеседование в Колумбию, как и планировала, свалив все померещившееся на некачественную еду из автомата.

Она ждала. Надеялась, что проснется, когда поезд тряхнет на ухабе.

Но вместо этого, часы продолжали считать минуты.

Хорошо. Вернемся к мысли о том, что это кусачая реальность. Чувствуя себя абсолютно одинокой и до смерти запуганной, Джейн подошла к двери, дернула за ручку. Заперто. Сюрприз, сюрприз. Появился непреодолимый соблазн грохнуть по двери, но зачем? Никто с обратной стороны не собирался ее освобождать. Кроме того, ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из них узнал, что она проснулась.