Абсолютная альтернатива - Илья Те

Расчет тут был верный. Если бы мы начали стрелять, то изготовленные к пальбе орудия и пулеметы тут же вышибли бы из нас дурь. Но отсутствие непосредственного командира, только что беседовавшего со «свергаемым» Императором, отсутствие стоящего над ним генерала Рузского, заведовавшего всей этой кухней, немного выбило солдатушек-изменников из надлежащего настроя. Пушка давно смотрела прямо в лоб головному локомотиву, но палить по царю без команды никто не решался.

— Давай! — заорал я Пал Санычу, глядя прямо в орудийный зев. — Валим, валим, пока не очнулись!

Набравший ход поезд мощно попер вперед.

В мгновение ока мы миновали орудийную засаду, платформу станции с пулеметами и таращащихся на нас безвольных стрелков. С вокзала выбежал надрывающийся Лавиновский, и только тут пришедшие в себя пехотинцы начали хаотично палить по нам из винтовок. Выстрелы мосинок затрещали, гулко отдаваясь в стенках вагонов, но было поздно уже, развернувшееся орудие дало залп, однако земля взрыхлилась от нас далеко — не попав по вагонам, снаряд ушел в перелет.

В этот момент движение поезда совершенно необъяснимо вдруг начало замедляться.

Вытаращив глаза, я с гневом бросился к машинисту, но тот лишь тыкал вперед раскрытой ладонью. За первым же поворотом, который мы только что проскочили, путь перегораживали грубо наваленные камни и бревна.

— Ну твари, — прокомментировал я совсем не по-царски, кровь ударила в голову, и почти не отдавая себе отчет, я заорал: — На таран!

— Чего?!

— Тарань говорю! В лоб!

Железнодорожник посмотрел на меня совершенно обалдевшими глазами, но ослушаться не посмел — рванул к рукояткам.

— Угля, угля! — загремело в кабине. — Сыпь! Сыпь! Сыпь!

Поезд прыгнул вперед.

— Ваше Величество, шли бы назад в вагоны.

— Черта с два! Как думаешь, прошибем?!

— Завал-то? Думаю, да! Бронепоезд имеет вес не чета паре бревен. Пройдем, как масло!

— А что ж ты тогда тормозил, старый пень?

— Но как же?! В поезде — персона Императора, разве возможно?

— Как видишь! Они же меня к стенке и поставят, если остановимся. Выход один — прорываться. Либо с рельсов сойдем, либо…

Железнодорожник кивнул.

— Держи-иись! — заорал он мне и стоящему рядом Фредериксу.

Со страшным стоном состав вонзился в завал, бревна раскидало как щепки — брызгами в стороны, расплескивая мимо окон. В то же мгновение мир вокруг сотряс страшный, неописуемой силы удар. Меня подкинуло в воздух, ударило в стену, вернуло обратно, чуть не вывернув ноги, и лихорадочно затрясло. Тряска эта продолжалась несколько страшных мгновений. Локомотив нешуточно дернулся, подпрыгнул, встряхнулся, но на рельсах, слава богу, многотонное чудовище устояло.

Вцепившись в спасший меня железный поручень, совершенно обалдевший от ужасающего таранного удара, я лихорадочно осмотрелся по сторонам. Все машинисты стояли. Однако Фредерикс, примостившийся от меня с краю, едва зацепившись за ручку входной двери, брыкнулся в воздухе и буквально вмялся в стекло. Оно треснуло вокруг него широкою паутиной, но все-таки удержало бедного царедворца внутри локомотива.

Мы с Санычем втащили министра Двора в салон и положили на диван. Выглядел он страшно — в кровавых ошметках, с синим лицом и в изодранной битыми сколами одежде.

— Ушли, в божью матерь! — радостно заорал машинист, совершенно не обращая внимания на порезавшие руки осколки и императорскую особу. Однако тут же одумался и заявил поспокойней: — Получилось, Государь. Получилось!

Станция Дно, все еще вспыхивая за нами ружейными залпами и пулеметным треском, медленно таяла за заснеженными холмами.

3 марта 1917 года.

Станция Юрьев (Дерпт)

Командующий Шестой армией Северного фронта генерал-лейтенант Бонч-Бруевич формально подчинялся Рузскому. Однако то ли личное знакомство с Ниловым сыграло важную роль, то ли генерал-лейтенант вовремя одумался, узнав про наш прорыв со Дна, но орудийными залпами бронепоезд в Юрьеве никто не встречал. Впрочем, пулеметы и броневики предусмотрительно расставили вдоль железнодорожного полотна. Может, просто для безопасности? Совершенно обычно, как на десятках станций перед визитом к Рузскому, на станции Юрьев выстроились встречающие армейские офицеры. Вдоль путей шумели радостные, возбужденные приездом монарха рядовые стрелки и даже местные гражданские обыватели.

Тем не менее встретил нас Бонч-Бруевич достаточно необычно.

— Что происходит, Государь? — без лишнего пиетета обратился он ко мне, едва отдав честь и поздоровавшись. — Я только что получил от Рузского телеграмму. Ознакомитесь?

С этими словами он протянул мне телеграфный листок с краткой вклейкой.

«Бронепоезд Государя Императора немедленно задержать, используя любые средства.

Рузский».

Вероятно, это баловался с аппаратом ротмистр Лавиновский.

— Порвите и в камин, — миролюбиво посоветовал я Бонч-Бруевичу. — Это какой-то сумасшедший до телеграфа дорвался. А генерал Рузский мертв.

— Действительно? — Бонч-Бруевич смотрел на меня изучающе.

Тут, если честно, меня начал бесить этот разговор.

— Труп в вагоне, — произнес я отрывисто. — Изволите осмотреть?

Бонч-Бруевич взглянул на меня удивленно — он тоже знал Царя долгую череду лет, и, очевидно, Николай Второй на его памяти ни с кем так резко не разговаривал. Ну и дьявол со всеми политесами, заключил я! Моему реципиенту, если не ошибаюсь, еще в начале правления дали совсем не подходящее прозвище Кровавый. Однако оправдывать прозвище Николай Второй (вернее, мы с ним вдвоем) начал едва ли час назад.

Странно, но Петру Первому, строившему Петроград на костях и лично рубившему стрельцам головы, дали титул Великий. Ивану Четвертому, жарившему подданных на огромных, специально для того сделанных сковородах, — гордое имя Грозный. Александру Первому, вступившему на престол благодаря убийству отца — Благословенный. Александру Второму, ни за грош продавшему Аляску американцам — Освободитель. Отцу Николая, Александру Третьему — Миротворец. За что же моего венценосца окрестили Кровавым?! Не за то ли, что за двадцать один год его трагического правления казнено преступников и бунтарей вдвое меньше, чем убили чиновников за то же время бомбисты и террористы?

Родись Николай Второй чуть ближе к концу двадцатого века — его почитали бы идеальным монархом. Примерный семьянин, любящий отец, верный муж, невероятно преданный своей стране человек, для которого слово «долг» являлось величайшим из всех понятий. В начале двадцатого века русский царь был самым богатым человеком планеты — но жил очень скромно. Его называли и самым могущественным правителем — ведь ни в одной из великих держав, ни один из государственных лидеров не обладал абсолютной наследственной властью. Даже кайзера Германии ограничивал Сейм, не говоря об английских монархах. И при этом Николай никогда не использовал свою власть для личных потребностей!