Девушка из Дубровника - Анна Жилло

- Ника… - прошептал Глеб, и звук его голоса – хриплого, идущего откуда-то из самой темной глубины, отозвался во мне такой же темной волной острого, как бритва, наслаждения…

Выключив воду, Глеб быстро вытерся, завернул меня в сухое полотенце и отнес в комнату.

- Иди сюда, - позвала я, выпутавшись из махрового кокона.

Посмотрев на меня, чуть прищурившись, он лег на спину, и я наклонилась над ним, рассыпая языком по коже быструю морзянку точек и тире…

Потом Глеб принес из ванной щетку и осторожно расчесал мои мокрые волосы. Все плыло в сладкой истоме, а я думала о том, каким долгим был этот день. Невероятно долгим – как будто целый месяц.

- Я утром сильно храпел? – спросил он.

- Не громче, чем самолеты, - усмехнулась я, потому что именно в этот момент на посадку заходил последний на сегодня.

- Я подожду, пока ты уснешь. Ложись поудобнее.

Я повернулась на бок, спиной к Глебу. Выключив свет, он обнял меня и положил руку на живот – тяжелую, теплую. Мне стало спокойно и уютно, откуда-то со звездного неба стекала мягкая, как пух, дремота.

И вдруг, когда я уже почти заснула, перед глазами всплыло лицо Глеба, когда он говорил, что не любит то место на мысу. И тут же пробежало темным облачком недоброе предчувствие, которое тут же стер сон, похожий на меховое покрывало.

2 сентября

В 5.55, убедившись, что это не ядерная война, а всего-навсего первый идущий на посадку самолет, я осторожно выбралась из-под руки Глеба и вышла на балкон. Солнце еще только карабкалось из-за гор, в воздухе висела туманная дымка. По бирюзовой глади бассейна медленно и торжественно плыло надувное кресло, подгоняемое утренним бризом. Я смотрела на дремлющие в гавани яхты, слушала, как голосят, гоняясь за мошкарой, ласточки, и вдруг почувствовала его. То волшебное чувство, которое ни с чем не спутаешь. Когда оно посещало меня в последний раз? Теперь уже и не вспомнить. Значит, вчера мне не показалось.

Я делала разминку и прислушивалась к звукам в комнате – не проснулся ли Глеб. Радость и восхитительный ужас покалывали тонкими иголочками, как холодный лимонад, когда подносишь стакан к губам. То, что я собиралась сделать, было совершенно бессмысленно и, по большому счету, очень даже глупо, но уже одно то, что я наконец могла, оправдывало все.

Сидя на шпагате, я наконец услышала, как скрипнула кровать. Поднялась, встала, держась руками за перила, в ожидании, когда он пойдет меня искать. Шаги босых ног – ближе, стук балконной двери.

- Ника?

Это была самая обычная минутная связка, которую я могла сделать хоть во сне, на любой горизонтальной поверхности, на любой направляющей. Стойка на руках, продольный и поперечный шпагат, поворот, прогиб ногами вперед, соскок. Вот только стойка эта была на перилах, а внизу – подпорная стена и крыши домов. Ни разу с тех пор как… Даже когда прошла медкомиссию и получила справку о полном восстановлении. Ушел кураж – а без него на высоте делать нечего.

Соскочив, я очутилась в объятьях Глеба. Его лицо, уже заметно смуглое, побледнело, но глаза горели так, что внутри у меня все замерло, а потом счастливо задрожало. Похоже, моя акробатика завела его похлеще, чем меня процедура извлечения ежиных игл.

- И что это было? – спросил он, старательно копируя мои интонации. – Цирк уехал, клоуны остались?

- Ты даже не представляешь, насколько угадал, - кивнула я, прижимаясь к нему.

Вместо того чтобы сгрести меня в охапку и отнести обратно в постель, Глеб сел в шезлонг, а я снова оказалась у него на коленях.

- Ну, рассказывай, - тихо сказал он.

«У девочки феноменальная… суплес».

Соседка Марьпална произнесла это вполне по-французски. Мне только исполнилось четыре года, и я не представляла, что такое «суплес», не говоря уже о первом слове, которое, наверно, и повторить не смогла бы. Я всего-навсего любовалась своей задницей, нагнувшись и просунув голову между коленей, когда Марьпалну принесло попросить то ли соли, то ли сахара.

«Не знаю, что с ней делать, - пожаловалась мама. – Так и норовит в узел завязаться. Сломает себе что-нибудь».

«Не надо ничего делать, - возразила Марьпална. – Отдайте ее на гимнастику. Вдруг олимпийская чемпионка получится».

Мама вдохновилась. Папа поддержал. Толстая Софья смотрела на меня как на таракана, ускользнувшего от тапка. Я гадала, что такое «флинаминальная пуплес». Оказалось, что это всего-навсего гибкость, которая у меня действительно оказалась выше всякой нормы. Уже встав взрослой, я узнала, что ничего особо хорошего в этом нет и что это признак генетического отклонения, но тогда об этом никто не задумывался.

Впрочем, секция, где подтвердили мою пригодность, оказалась все-таки не гимнастической. До той надо было пилить почти час с двумя пересадками, зато акробатическая обнаружилась в соседнем доме. Родители решили так: что в лоб, что по лбу. Мне тоже было как-то все равно, хотя и огорчало, что акробатика не олимпийский вид спорта. Со временем я с этим смирилась и начала мечтать о чемпионате мира – ну а что, тоже неплохо.

Лет до восьми я была в секции звездой. Все давалось без труда, и я намного обгоняла ровесниц, делая элементы, о которых они могли только мечтать. Тренер Илона постоянно жаловалась маме, утверждая, что «Ника лентяйка и не хочет работать». Мама удивлялась: какая же я лентяйка, если стабильно занимаю первые места на всех соревнованиях. В конце концов у них случился какой-то конфликт, и мама перевела меня в другую секцию, посерьезнее. И вот там оказалось, что одних природных данных маловато. Девчонки, которые, по сравнению со мной, были деревянными буратинами, выезжали за счет настырности и трудоспособности – того, чего не было у меня. Второе место, четвертое, шестое – я покатилась вниз. Я! Королева!

Ох, какой же это был удар по моему самолюбию. Я закатывала маме истерики и хотела вообще бросить занятия. И удержало меня – ну да, все то же самолюбие. В первую очередь, презрительно оттопыренная губа Софьи. Надо сказать, с сестрой мы всегда жили как кошка с собакой. Она была на пять лет старше и считала, что своим появлением на свет я перетянула на себя одеяло родительского внимания, которое полностью должно было принадлежать ей. Я решила, что снова стану лучшей – хотя бы уже только для того, чтобы стереть с ее круглой физиономии эту усмешку.

Это был ад. Раньше все получалось легко, играючи, на одних способностях, с первого, ну, может, со второго раза. Теперь приходилось повторять каждый элемент, связку, комбинацию десятки раз. Мой уровень требовал тяжелой работы и безграничного терпения. Сначала я просто умирала. Новый тренер Иван Андреевич был скуп на похвалу и щедр на ругань, но если уж хвалил – значит, я действительно была на высоте. Спустя какое-то время включился режим «сдохну, но добьюсь». Через полтора года я взяла золото на России в своей возрастной группе.