Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари - Сергей Кузнецов

Однако дело не кончилось, несмотря на существование и второго, на этот раз, увы, официального письма Строгоновой, направленного родственнику — командиру Кавалергардского полка С.Ф. Апраксину 3-му. Как уже говорилось, Екатерина, сестра Софьи, была женой С.С. Апраксина. Оно также содержало согласие на брак, но было датировано днем ранее похищения. Во-первых, впереди еще предстояло наказание императора, а тот пребывал на турецкой войне. Во-вторых, говорили много, причем говорить начали еще весной, поскольку, как это обычно бывает, похищение было тайным только для отдельных членов семьи Строгоновых-Голицыных, возможно, только для княгини Натальи Петровны (письмо А.Я. Булгакова брату от 13 декабря года допускает такую возможность). Большая часть светского Петербурга его ожидала, предвкушая пощечину тщеславным гордецам.

Отказ Ферзену сподвигнул эрудированную и экзальтированную Ольгу прибегнуть к иному, «романтическому», способу добиться желаемой цели. На несколько часов она представила дедовский дом на Черной речке средневековым замком, а своего возлюбленного сказочным рыцарем на белом коне, внезапно ворвавшимся в ее мир, чтобы увезти с собой. Практика похищения невест с последующей насильственной женитьбой до настоящего времени распространена в столь экзотических регионах, как Кавказ, Средняя Азия и Африка. Несомненная выгода похищения невесты для жениха заключается в том, что в этом случае ему не приходится платить родителям невесты выкуп.

Обычно влюбленный со своими друзьями или друзья жениха без него самого похищают невесту и привозят в дом жениха. Там родственники жениха стараются успокоить похищенную девушку и уговорить ее выйти замуж за своего похитителя. Однако иногда и на этих территориях похищение невесты происходит со всеобщего согласия как обряд, позволяющий обойти некоторые другие традиционные запреты. Например, если младшая сестра по традиции не может выйти замуж раньше, чем старшая, то родители не могут дать благословение на брак, и поэтому младшую сестру «похищают». Через некоторое время молодые приходят к отцу невесты просить прощения, но он их «проклинает» и «изгоняет», но с рождением первенца — «прощает».

«Случай Ольги Строгоновой» находит аналог в разрешении подобной ситуации у татар. В старину девушки, желающие выйти замуж за любимого человека, а не за того, за кого желают ее выдать родители, сами договаривались с любимым человеком о похищении. Через несколько дней после похищения молодые шли к родителям невесты за родительским благословением. Родителям невесты приходилось признавать этот брак.

Не следует думать, что история Ольги Строгоновой необыкновенна для дворянства России. Всего за четыре года до этого происшествия обе столицы взбудоражил конфликт богатого и знатного флигель-адъютанта Владимира Дмитриевича Новосильцева (тщеславные родственники почитали «первой партией России») и «каких-то» Черновых. Предметом конфликта был союз Новосильцева с Екатериной Пахомовной Черновой, имевшей «низкое отчество», хотя отнюдь не крестьянки.

Все началось летом 1824 года с взаимной любви, помолвки, назначения дня венчания, где-то за пределами Петербурга, а затем и свадьбы в столице, но и с опасением предполагаемого мужа от реакции родственников, в частности — деда графа В.Г. Орлова (1743–1831), брата екатерининского фаворита. Считая, совершенно справедливо, но опережая время, что согласие родителей дело второстепенное, Новосильцев отложил его получение до последнего момента, но, к своему ужасу, неожиданной поддержки не получил. Затем он сам остыл, одумался и навсегда потерял благосклонность света, ведь все с большим вниманием следили за развитием матримониальной истории социального характера, которой никто не подразумевал. После отъезда в Москву под предлогом проведать больного отца, а на самом деле по вызову матери Екатерины Владимировны, урожденной Орловой, и после своего отказного письма к несостоявшейся невесте Новосильцев получил вызов от К.П. Чернова, старшего брата Екатерины, и угрозу последующих поединков, в случае неудачи, с другими братьями (их было пятеро).

История стала известна, разбиралась московским губернатором (князем Д.В. Голицыным, дядей Ольги Строгоновой), полицией и церковью. Казалось, выход был найден — уничтожение письма, женитьба и согласие родителей, — но он не удовлетворил общественность, та заметила искусственность примирения и устами А.Я. Булгакова вынесла свой вердикт: «Этот оборот никому не нравится и послужит многим дурным примером для народа. Союз, который должен решать вопрос о счастии нашей жизни, не устраивается с мечом в руке; надобно всеобщее согласие, благословление родителей».[47] Действительно, бескровного разрешения ситуации, кажется, уже не существовало: слишком много людей уже знало о вызове и устранить впечатление того, что Новосильцев женится под дулом пистолета, оказалось невозможно. Для сохранения лица он вытребовал отсрочку в шесть месяцев, но несостоявшиеся родственники уже поссорились ранее. Весьма справедливо, по моему мнению, подозревается, что особенно остро чувствовавший настроение современников и увлеченный политикой поэт К.Ф. Рылеев, двоюродный брат Черновых, оказался пружиной конфликта, который в марте 1825 года, казалось, вновь уладил князь Д.В. Голицын.

На этой и следующей картинке «готические развалины» Строгоновской дачи, пробудившие средневековые грезы графини Ольги. Акварель Е. Есакова

Наступило лето, но Е.В. Новосильцева, мать единственного сына в семье, продолжала роковую борьбу. Теперь она решила запугивать отца жениха, который, по словам А.Я. Булгакова, в Москве был «частный пристав» (впоследствии в годы Отечественной войны 1812 г. дослужился до звания генерал-майора). 10 сентября дуэль все же произошла, в парке Лесного института Санкт-Петербурга. В результате жестоких условий поединка она закончилась смертью обоих противников. Секундантом К.П. Чернова, офицера гвардейского Семеновского полка и члена Северного тайного общества, был К.Ф. Рылеев, собравший на поединок «группу поддержки» и вдохновивший кузена на следующие предсмертные строки: «Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души».[48]

Долгая и мучительная смерть окончательно превратила Константина в мученика, причем для нескольких поколений революционеров, а его похороны вылились в первую российскую общественную демонстрацию. Над могилой В. Кюхельбекер прочитал стихотворение-манифест мелкого и среднего дворянства «На смерть Чернова»: «Клянемся честью и Черновым / Вражда и брань временщикам, / Царя трепещущим рабам, / Тиранам, нас угнесть готовым!». Кроме слов ненависти и признания Константина образцом, поэт высказал, что будет в дальнейшем: «На наших дев, на наших жен / Дерзнешь ли вновь, любимец счастья, / Взор бросить, полный сладострастья, — / Падешь, перуном поражен». Через два с половиной месяца произошло выступление декабристов, а еще через двенадцать лет было написано стихотворение М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта», оно справедливо сопоставляется исследователями с сочинением Кюхельбекера.