День после ночи - Анита Диамант

Леони ждала ответа, пока за дверью не раздались голоса.

– Мне кажется, иногда лучше просто похоронить наши ошибки. А иначе как жить дальше, если прошлое держит нас за горло? Подумай о том, что я тебе сказала, – прошептала она. – Мы с тобой попозже еще поговорим.

Зора провела бессонную ночь, слушая, как женщины вокруг нее стонут и ворочаются с боку на бок. Даже те, кто обычно спал мертвым сном, сбивали простыни, роняли на пол подушки. Когда рассвет начал понемногу просачиваться в барак, Зора перевернулась на спину, и ей на мгновение показалось, будто она плывет по ленивой воде. Но не успела она удивиться и обрадоваться, как кто-то прошуршал мимо, и она вернулась на сушу. На краешке соседней койки сидела Шендл и о чем-то шепталась с Эсфирью.

Зора дождалась, пока все проснутся, оденутся, и подошла к Эсфири.

– Чего ей надо?

– Она говорит, у нее какие-то вопросы ко мне, – сказала Эсфирь, глотая испуганные слезы. – Говорит, я должна отвечать честно. Я знаю, я чувствую, они хотят забрать Якоба! Они отошлют меня в Польшу, а его – в приют. Неужели не проще меня прямо здесь убить?

– Я разберусь.

Зора не собиралась этого говорить. Она не хотела принимать участия в жизни Эсфири. Она не хотела, чтобы на нее рассчитывали. Все, что она хотела, это засыпать и просыпаться в тишине. Но у Эсфири больше никого нет, и отказываться поздно.

«Я разберусь». Так говорила Браха. Браха спала рядом с Зорой в Освенциме, на дощатых нарах у самого пола. Они крепко обнимали друг друга, когда никого рядом не было. Какой бы безнадежной ни казалась ситуация, Браха неизменно говорила: «Я разберусь», словно уговаривала трехлетнего ребенка не плакать из-за сломанной куклы, словно в ее власти было изменить что-нибудь ночью, когда вши, холод и голод заставляли Зору шептать: «Я больше не могу».

Всего на несколько лет старше Зоры, Браха была ее защитницей, ее старшей сестрой, ее матерью. Она поднимала ее, когда Зора падала в обморок, она обучала ее страшным навыкам выживания. Например, учила использовать собственную мочу для заживления порезов и трещин на руках. «Сделай это, – приказывала Браха. – Если не сделать, будет заражение. Давай».

Шесть месяцев Браха помогала ей заснуть, поглаживая кончиками пальцев зудящую кожу на Зориной голове. Однажды ночью Зоре приснилось, будто она собака, дремлющая на коленях хозяина в солнечной комнате. Проснувшись, она разрыдалась.

За четыре месяца до освобождения Браха заболела дизентерией. Сначала у нее поднялась температура, потом она не смогла покинуть уборную, и ее отправили в изолятор. А потом последнего человека на земле, который заботился о Зоре Вайц, не стало.

Зора была убеждена, что Браха выжила бы, если бы думала о себе. Ее смерть укрепила Зорину веру в тщетность добра. Но эта жертва связала ее обязательством остаться в живых – пусть даже только из злости. Свои горе и ярость Зора переплавила в изыскание способов покинуть концлагерь на собственных ногах.

В течение шестнадцати недель (112 дней, 2688 часов) между смертью Брахи и освобождением из лагеря Зора не позволяла себе шевельнуть пальцем или проронить слово, если это не было связано с потребностями ее тела. Она расходовала так мало энергии, как только было возможно, копя силы и обостряя чувства, чтобы быть первой, кто набрасывался на любую бесхозную крошку пищи, клочок бумаги или ткани, чтобы спрятать его за подкладку. Когда пришли русские, другие девушки стыдливо ежились под взглядами молодых здоровых мужчин, таращившихся на их изможденную бесполую наготу, но Зора подняла руку и показала себе на рот. И она поела первой.

После смерти Брахи Зора уверилась, что цель ее, Зоры, пребывания в этом мире состоит в том, чтобы плевать в глаза Богу. И она прекрасно с этим справлялась, пока не встретила Якоба и Эсфирь.

– Я разберусь, – сказала Зора.

– Ты поговоришь с Шендл?

Зора кивнула.

– Ты – ангел.

Зора отшатнулась, когда Эсфирь бросилась целовать ей руки.

– Не строй из себя идиотку.

– Можно я уберу твою постель?

– Только попробуй. И тогда считай, что я тебя не знаю.

Опустив голову и сунув руки в карманы, Шендл отправилась на кухню. По дороге она репетировала предстоящий разговор с Тирцей. Бедняжка Эсфирь перепугалась до смерти, не успев даже толком проснуться, и теперь Шендл чувствовала себя негодяйкой. Завернув за угол, она едва не столкнулась с водителем, выгружавшим коробки из незнакомого хлебного фургончика.

– Ну что, охранники не спросили, куда нам столько добра? – интересовалась Тирца, открывая им обоим дверь.

– Я сказал, что это на еврейский праздник, – ухмыльнулся водвль. – Безотказно срабатывает.

Тирца повернула ключ в замке и начала выгружать сладости из коробок. Большой круглый пирог наполнил комнату ароматом корицы.

– И зачем так много надо было присылать? - проворчала она.

– Съесть бы чего на дорожку, - сказал водитель.

– Шендл тебе чаю нальет. – Тирца засунула руку в недра одной из картонных коробок и вытащила кусачки для пролоки. В других коробках, под печеньем и штруделем. были припрятаны тугие мотки веревок, электриче ие фонарики и боевые ножи.

– Осторожней с этим, – предупредил водитель, когда Тирца разворачивала кухонное полотенце, обмотанное вокруг стеклянной бутыли с прозрачной жидкостью. – Куда схоронить-то?

Тирца отодвинула ведро для помоев, потянула за кольцо люка в полу, и они с водителем начали загружать контрабанду в тайник. Прервав работу, Тирца посмотрела на Шендл и велела:

– Отнеси сладости в столовую и проследи, чтобы некоторое время сюда никто не заходил. Поняла?

Шендл хотелось петь. Готовится побег. Побег! Голова у нее пошла кругом. Кто же его возглавит? А ее попросят помочь девчонкам, у которых нет такого опыта? Или женщин не возьмут? А вдруг побег только для мужчин? Или, может, только для мужчин из барака, который превратили в тюремный корпус?

Она тут не останется! Она заставит взять ее с собой! В конце концов, она знает о плане. Она...

– Шендл! – рявкнула Тирца. – Что стоишь как неживая? Тащи сладкое в столовую!

Появление пирога мгновенно вызвало суматоху. Когда Шендл вернулась на кухню, водитель уже уехал и все вернулось на свои места. Прежде чем она успела открыть рот, Тирца предупредила:

– Ни о чем не спрашивай. Все, что нужно, тебе скажут. Но в свое время.

Шендл умела хранить молчание, но не спокойствие. В голове гудело: «Побег! Побег!» Она в мгновение ока вычистила кухню до зеркального блеска и решила прокрасться в санпропускник, надеясь, что холодный душ поможет ей унять воображение. Но за дверью ее поджидала Зора.

-Надо поговорить, – твердо сказала она. – Прямо сейчас.