Волчья сыть - Сергей Шхиян

Я вернулся в дом. Мой бойцовский запал уже прошел, и я задумался о странном поведении завидовского управляющего. Вел он себя слишком нагло и нелогично, чтобы в этом не было скрытого смысла.

Участие во всем случившемся Трегубова можно было исключить. Вошин или выполнял «социальный заказ» моих неведомых недоброжелателей, или его действия были вызваны какими-то причинами или комплексами, известными ему одному.

В нашей комнате собрались близкие Котомкина, Иван и Аля, ожидая объяснения случившемуся. Пришлось коротко рассказать о лечении Трегубова, миске с полбой и плате мелким серебром. К моему удивлению, слушатели рассказ восприняли без эмоций.

— Ошибочка, знать, у них вышла, ваше благородие, — посмеиваясь, говорил Котомкин, — они, видать, приняли тебя за нашего брата, вот и покуражились. И то, сказать, живешь у портного, полукафтанье у тебя недошитое…

Я хотел сказать все, что думаю, про его «полукафтанье», но потом раздумал.

— Теперича, — между тем продолжал портной, — они поедут на тебя жалиться, а как узнают, что ты из благородных, и тебе никто не указ, захочут тебя на бой вызвать, удовольствие, то бишь, удовлетворение получить. Ан как им скажут, что ты за один ден двух офицеров поранил, испужаются и приедут мириться.

— Ладно, — сказал я, — Бог ему судья. Если и вправду приедет, в дом не пускайте. Гоните в шею под мою ответственность.

Иван и Котомкины ушли, и мы остались с Алей вдвоем.

— Ай, стыд-то какой, — огорченно сказала она. — Как же ты при людях, как есть голый… Здесь же есть и которые женского звания, и все на тебя глаза пялили. Знал бы, что про тебя девки думали…

Такое узнать любопытно каждому мужчине, но выяснять подробности я не рискнул.

— Зачем вы вместе с мужиками в баню ходите, если такие стыдливые? — попрекнул я свою скромницу, меняя опасную тему разговора.

— Так то другое. Ходят по неволе или по семейственности.

— Какая неволя, в общих банях все в одном предбаннике раздеваются, а потом в одной парной парятся.

— Так то баня, в ней моются, а на миру голым ходить — стыд и срам.

Такая логика меня не очень убедила, но я не стал спорить.

— Ты лучше скажи, очень испугалась, когда этот придурок в комнату ворвался?

— А то! Я думаю, что у нас с ним будут еще промблемы!

— Что будет? — переспросил я, вытаращив на Алевтину глаза.

— Промблемы, говорю, будут, — повторила Аля, — очень он тебя ненавидит за то, что ты его барина вылечил.

Я забыл про удивившее меня в ее лексиконе слово и быстро спросил:

— Ты поняла, о чем он думал?

— Тебя ругал и хотел разозлить, чтобы ты не поехал с ним в их село.

«Ах ты, гадюка, — подумал я, — оказывается не я его, а он меня разыграл! Вот, что значит самоуверенность!» Однако о том, что сделал, ни на минуту не пожалел, удовольствие от лупки и унижения Ивана Ивановича получил отменное.

— Почему он не хочет, чтобы я туда поехал, не знаешь?

— Не знаю, он про это не думал, он только про тебя. Ругал очень, — покраснев, договорила Аля.

— Знаешь что, Алечка, мне придется в это Завидово съездить, разобраться, что к чему, — неожиданно для самого себя решил я. — Не нравится мне давешний господин. Сердцем чувствую, там что-то нечисто.

— Надо, так поехали, — легко согласилась Аля.

— Тебе туда ехать незачем, мы и с Иваном прекрасно справимся.

— Нет, Алешенька, одного я тебя не отпущу. Да и как ты в чужом доме без меня врагов распознаешь?

Алино уверенное «не отпущу», произвело на мне впечатление не меньшее, чем до этого слово «промблемы». Попадать под каблучок жены мне не хотелось. Хотя в ее словах был резон, я вначале заупрямился. Начался спор. Аля была тверда, как скала. Я не уступал. Все кончилось слезами и пылким примирением. В Завидово мы поехали втроем.

Небо, наконец, прояснилось. Солнце быстро прогревало землю. Наши кобылки весело бежали по дороге, разбрасывая копытами грязь. Иван правил лошадьми, Аля прижималась ко мне, пытаясь, видимо, загладить неприятное впечатление от нашей первой семейной размолвки.

В Завидово нас не ждали. Оставив Ивана при лошадях и арсенале, мы с Алей без приглашения вошли в дом. Не обращая внимания на слоняющихся по дому дворовых людей, мы направились прямиком в спальню помещика. Я постучался и, не ожидая приглашения, вошел в комнату.

Трегубов полулежал на кровати, обложенный подушками, и с удивлением посмотрел на нас. В спальне, кроме хозяина и двух женщин, из которых одна была моя ночная помощница, был еще мой приятель Вошин.

Он что-то темпераментно рассказывал хозяину, но при нашем появлении замолчал. Он переоделся и был в другой одежде, чем утром.

— Добрый день, — поздоровался я с присутствующими. И добавил, отвечая на недоумевающий взгляд больного. — Я ваш доктор, Алексей Григорьевич Крылов, а это моя жена Алевтина… (я до сих пор не побеспокоился узнать Алино отчество)… Сергеевна, — наобум добавил я.

Трегубов поздоровался слабым голосом и тревожно покосился на своего управляющего.

— Вы, кажется, хотели меня видеть? — спросил я.

— Я, собственно… — замялся хозяин, — это, вот, Иван Иваныч, он, собственно, он говорит, что вы его, что, одним словом, на него напали…

— Если у господина Вошина есть ко мне претензии, я всегда к его услугам. Кто вам отвязал растяжку?

Мое хитроумное приспособление для поломанной ноги сняли и куда-то унесли.

— Было больно, вот я и подумал, — виноватым голосом сказал Трегубов.

— Воля ваша, если хотите, чтобы у вас неправильно срослась кость, и остаться на всю жизнь хромым.

— Я не знал, вот ей-богу, не знал. Иван Иваныч, собственно, сказал, что можно и так…

Мне было неинтересно, что еще сказал «Иван Иваныч», который стоял наподобие соляного столба, ни на что не реагируя, и я опять перебил помещика:

— Распорядитесь все восстановить. Впрочем, сами решайте. Хромым будете вы, а не я.

— Принесите эту вещь, — испуганно попросил Трегубов.

Одна из сиделок бросилась из комнаты и столкнулась в дверях с дамой неяркой внешности, но по-своему приятной, одетой в европейского покроя платье. Та вносила в комнату серебряный поднос с хрустальным графинчиком и тонким стаканом.

Увидев нас, женщина остановилась, не зная, что делать дальше.

— Бонжур, — наконец, поздоровалась она. — Я, кажется, не вовремя…

— У нее в кувшине отрава, — едва слышно прошептала мне Аля.

Женщина уже повернулась, собираясь уйти, когда я среагировал на Алино предупреждение и задержал ее: