Интриги дядюшки Йивентрия - Максим Ельцов

– Нам не сюда, господин Талецки. Что-то мне подсказывает, что там нас еще не ждут.

– И что же это вам подсказывает?

– Не знаю, но перрон еще не подан. Нам, кажется, сюда.

Йозефик положил руку на плечо журналиста так ненавязчиво, что того всего перекосило на один бок, и направил его к нужной двери. Вагоны между собой сообщались короткой, не более трех шагов членистой кишкой с полом из толстых стеклянных плит и стеклянными же стенами, переходящими в арочный потолок. Посмотрев вниз, можно было увидеть утомляющее глаза мелькание шпал. В отличие от заплеванной вокзальной платформы, плитки пола поражали своей чистотой и прозрачностью. Йозефику показалось, что он шагает по воздуху. От волнения он еще сильнее вцепился в плечо журналиста. Талецки жалобно заскулил.

К счастью, соседний вагон и нес в своем чреве ресторан, поэтому несколько раз повторять хождение по воздуху под скулеж Талецки Йозефику не пришлось. Весь второй этаж был одним большим залом, плотно заставленным столиками. Третий этаж образовывал галерею, и столики на нем были, ко всему прочему, разделены ширмами для создания более интимной обстановки. Вниз вела одна широкая лестница, застеленная синим паласом. Отсутствие окон и как следствие – стремительно сменяющегося пейзажа, по мнению архитекторов этого вагона, должно было подарить посетителям чувство уюта и защищенности. Йозефику же показалось, что он вошел в многоместный гроб повышенной комфортности.

Несмотря на недавнее отбытие поезда, ресторан «Темной ночи» отнюдь не пустовал. Звон бокалов и тосты, полные излишней бравады, напоминали о том, что многие до сих пор боятся ездить поездами и топят свои страхи в мочевом пузыре распухшей печенью.

Из-за ширмы вышел худой смуглый человек с густо напомаженными волосами и тоненькими усиками, будто нарисованными химическим карандашом. Он вытянулся по струнке, высоко задрал голову и скосил глаза так, будто пытался разглядеть свои впалые щеки.

– Господин Талецки, господин Тонхлейн, гордимся оказанной нам честью приветствовать вас в ресторане «Темной ночи». Меня зовут Грюшо, сегодня я буду вашим официантом. Прошу за мной, для вас забронирован столик.

Официант развернулся и пошел, виляя костлявым задом, к одному из свободных столиков на галерее. Йозефик попытался переглянуться с Талецки, но тот опять промахнулся. Оба пожали плечами и пошли за ним. Тощий официант проскальзывал между столами и посетителями, не сбавляя скорости, а вот его подопечным приходилось усердно втягивать животы, протискиваясь бочком, и то и дело извиняться за отдавленные ноги и свернутые прически. Может, кормили в ресторане поезда так же качественно, как и на суше, а вот со свободным пространством были проблемы. Наконец, чуточку запыхавшиеся вир Тонхлейн и Талецки уселись за предложенный им столик, официант протянул им меню и незаметно ускользнул без всяких ремарок.

– Откуда это он наши фамилии знает и кто же это нам стол забронировал? – шевеля одними губами, спросил Йозефик.

– Первый раз по высшему разряду путешествуете? Это называется полный сервис. Все входит в стоимость билета… Ох, как же я не догадался сразу, вот уж прокол так прокол. Вы тоже недавно работаете «на земле»! Наверное, еще даже с легендой не свыклись. Знаете, как я вас раскусил, знаете? Ну, спросите же меня скорее! – Журналист даже стиснул дрожащие кулачки от переполняющего его откровения.

Йозефик заглянул в меню и понял, что без содействия Талецки ему удачи не видать. Оно было написано на каком-то специальном языке, родины и носителей у которого явно не было. Разбирались в нем только специально обученные праздностью и снобизмом люди.

– Может, это не моя ошибка, а ваше достижение, Хампфри? Вы о таком варианте не думали?

– Нет-нет-нет! Спросите по-настоящему!

– В. Чем. Моя. Ошибка, – процедил сквозь зубы Йозефик.

Талецки просиял и заговорщически наклонился к вир Тонхлейну через стол. По пути он уронил перечницу, солонку, бокалы с водой и свечу, от которой тут же занялась салфетка. Йозефик прихлопнул разгорающийся пожар своим меню и поднял глаза к потолку. Журналист же на причиненные разрушения не обратил никакого внимания и начал что-то нечленораздельно шептать. При этом он периодически хихикал и проникновенно смотрел на карманный платок Йозефика. Наконец Талецки откинулся на своем стуле с видом вымотанным и удовлетворенным. Он оглядел предоставляемую его зрением интерпретацию ресторана и доверительно промурлыкал:

– Как же теперь курить хочется, аж в горле квакает! А вот и мой прокол. Я не помню, курю я по легенде или нет. Как вы думаете, инкогнитые журналисты обычно курят по своим легендам? Какие в вашей организации по этому поводу инструкции?

– О, согласно мифам и легендам инкогнитые, а особенно инкогнитые на всю голову журналисты курят в обязательном порядке сразу же после заказа блюд, но непременно в дамской уборной. Это очень эмоционально изматывает их собеседников, и они их берут тепленькими, – не утруждаясь сменой выражения лица, поведал Йозефик. – Итак, закажем же что-нибудь, пока молоды.

Очень кстати у их столика возник официант. Он, не сгибаясь, навел на их столе порядок, забрал меню под мышку, деликатно, но настойчиво снял с вир Тонхлейна и Талецки их шляпы и повесил на углы ширмы.

– Господа, прошу меня простить, но мы пытаемся поддерживать определенный уровень в нашем заведении. Четыре улыбки Каввоча ко многому обязывают.

– Хампфри, Хампфри, как же это ты про шляпу забыл? – укоризненно покачал головой Йозефик в расчете, как принято выражаться на железной дороге, перевести стрелки. – И меня с толку сбил. Реабилитируйтесь, господин журналист, заказывайте же нам обед, достойный… – слово, умещающее в себе содержание фразы «достойный четырех улыбок Каввоча, но не более», Йозефику было не подобрать.

– Достойный джентльменов, путешествующих инкогнито сообща? – жалобно спросил Талецки и заработал своей догадкой поощрительный, однако же полный презрения взгляд официанта.

– Отлично сказано, господин Талецки, что же это будет? – сказал официант и достал свой блокнотик и карандаш.

Оказавшись в положении конспектируемого, Талецки занервничал. Будучи журналистом, он прекрасно знал, сколь разнятся истинная истина, записанная истина и истина напечатанная, а в данном случае – поданная к столу истина. Может, этот жестокий жизненный урок заставит его привнести в свою работу толику человеколюбия. Но это будет потом, а сейчас он, очевидно, незаметно и случайно уронил под стол вилку и полез за ней. Официант перевел свой пытливый взгляд на макушку Йозефика. Тот не сдержался и отбарабанил свою привычную формулу заказа, выработанную в скромной закусочной рядом с Университетом Лупри за годы учебы:

– Картофельное пюре, две котлеты, дежурный салат, если не испортился. И чай с сахаром, если есть. Не забудьте хлеб.

– Господин Тонхлейн, я вынужден сообщить, что данные блюда не подаются в нашем ресторане. Четыре улыбки Каввоча ко многому обязывают.

– Ой, шнурок развязался, – пискнул из-под стола журналист, и Йозефик понял, что его предали в самый трудный момент. Это было очень гадкое ощущение, от которого душа покрывается толстым панцирем, из которого торчат острые иглы, сочащиеся ядом человеконенавистничества. Одной из таких иголок он беззастенчиво ткнул официанта прямо в лицо. Естественно, это все происходило в метафорическом плане, на самом деле Йозефик прикрыл глаза и нараспев спросил у официанта, поигрывая ложкой для десертов: