Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл

Он всегда это знал. И как он теперь мог жаловаться, если она нашла то, что искала, в объятиях другого?

В седьмой раз он поднял трубку и с минуту подождал, собираясь с мыслями. Он дал жене время допить кофе, закрыть журнал, который она рассеянно листала, аккуратно отодвинуть стул и, цокая каблучками, пройти по коридору до маленького столика из оникса, на котором стоял телефон. Дал время снять сережку, поднять трубку и сказать «Алло!» бархатистым грудным голосом, и тогда он прошептал:

— Прости меня, Мария. Конечно, тебе нужен не такой мужчина, хотя во мне достаточно мужественности, чтобы признать это. Да, мне многого не хватает, но помни, любимая: все, что у меня есть — твое.

В этот раз он не стал набирать номер, просто с тихим щелчком положил трубку на рычаг.

Ну конечно, сеньор Марром не хотел убивать жену. Он любил ее, очень любил! Он не хотел жил» без нее, а если бы он убил Марию, так или иначе ему пришлось бы без нее жить. К тому же за убийство его посадили бы в тюрьму, в какое-нибудь ужасное место, где он гнил бы заживо в полном одиночестве до скончания веков. Но даже если банк и решился бы позолотить чью-нибудь руку, если бы суд постановил, что он справедливо укокошил жену-шлюху, все равно он не смог бы жить без нее, пусть и в чудесном домике-прянике. И что ему делать там без Марии? Смотреть на столик из оникса и молчащий телефон, да слушать тиканье часов?

Нет, без нее ему не прожить, поэтому остается единственный путь: не видеть, не слышать, ничего не замечать. Теперь он знает, но ей ничего не скажет — вот истинный выход из положения, достойный настоящего мужчины.

И пусть жена думает, что он — жалкий рогоносец, и пусть любовник жены думает так же, да пусть жена переспит хоть со всеми мужиками в городе, пусть они все, все смеются над ним, сам-то он будет гордиться своим благородным, отважным поступком, совершенным во имя любви. Да, это — действительно прекрасный жест с его стороны, подумал Эрнесто, захлопывая бухгалтерскую книгу.

Закончив работу, он поправил галстук и провел пальцами по начинающим седеть на висках волосам. Оглядев себя, сеньор Марром подумал: «Если бы сеньор Л. Э. Вальдес знал о том, что происходит в моей жизни, он непременно сделал бы меня героем своего следующего романа». Эта мысль немного согрела его.

Конечно, сеньор Марром не хотел убивать жену, но на душе у него было очень тяжело. Он долго стоял перед дверью, поглаживая круглую ручку и глядя на темное полированное, с искрой, дерево. Уходить не хотелось. Сеньор Марром сжился со своим кабинетом. Здесь было тихо, спокойно и безопасно, здесь он находился под надежной защитой чисел вдали от шумного, жестокого мира. Он ведь даже ничего не знал о взрыве, случившемся всего за квартал от банка, пока ему не рассказала секретарша, когда утром вошла в кабинет с чашкой ароматного кофе и свежими газетами.

Однако теперь он понял, что обстановка кабинета нравилась ему лишь потому, что дома ждала Мария. И тяжелая темная мебель, воплощенная солидность и надежность, и слегка заикающиеся старинные часы, минута за минутой уносящие его жизнь, и все остальные антикварные источники его гордости без нее выглядели бы уныло, напоминали ему о его одиночестве, и только.

Здесь, вдали от суетливых клерков, что целый день бегали в запарке по его поручениям, предметы дорогой меблировки служили подтверждением его статуса. Но зачем нужен статус, если некому его оценить? Если бы Мария исчезла из его жизни, он и сам предпочел бы удалиться в пещеру — по крайней мере окружающий его пейзаж был бы созвучен тому ощущению безысходной тоски, которое он испытывал.

Сеньор Марром вернулся к столу, еще раз выровнял пачку белой бумаги, проверил — в сотый раз, — все ли ящики стола заперты на ключ, а затем твердым, уверенным шагом героя, решившего встретить пулю с широко открытыми глазами, вышел из кабинета.

Вскоре подкованные железом каблуки его дорогих туфель простучали по мраморному полу нижнего холла. Сеньор Марром, несколько раз кивнув в ответ на почтительные возгласы: «Добрый вечер, сеньор!», вышел в предусмотрительно распахнутую одетым в ливрею привратником дверь и остановился на ступенях крыльца.

Как раз в этот момент чайка, переступающая чешуйчатыми розовыми лапами по резному каменному шару, венчавшему роскошные арабески, что украшали фасад национального банка «Мерино» над его головой, выронила из клюва окровавленный кусок свежего мяса, который подобрала на Университетской площади, чтобы насладиться им в одиночестве. Кусок шлепнулся прямо на носок сверкающего туфля сеньора Маррома, отскочил и, пролетев две ступени, приземлился на тротуаре. Еще через секунду чайка камнем упала вслед за ним. хищно щелкнула клювом и взмыла вверх, хлопая крыльями, задрала голову к небу и закинула кусок себе в горло, пытаясь пропихнуть его туда целиком.

К счастью, банкир Марром не понял, что именно ударило его по ноге, так же, впрочем, как и чайка, но тем не менее его настроение упало еще больше — мерзкий вязкий звук мяса, шлепнувшегося на землю, его ярко-красная мякоть, малиновые брызги и жадное чавканье чайки раздражили его и без того взбудораженные нервы. Он вытер туфлю носовым платком, мельком взглянул на красные потеки и, брезгливо поморщившись, быстро спрятал его в карман, ощутив приступ тошноты. Нет, домой он не пойдет. Ему необходимо выпить — лучше всего бренди, — и он вспомнил о «Фениксе», куда частенько захаживал в студенческие годы. «Феникс». Ну конечно! Прекрасная идея, он посидит там, проведет пару часов за рюмочкой, чтобы дать Марии возможность вернуться домой. Просто чтобы быть уверенным в том, что она вернулась.

Сеньор Марром все еще сидел в «Фениксе», когда, немного после семи вечера, сеньор Л. Э. Вальдес переступил порог кафе. Если бы у сеньора Маррома был лучший друг, он, несомненно, признал бы, что банкир к тому моменту был порядком навеселе, и сеньор Вальдес, хотя его нельзя было назвать другом сеньора Маррома, с этим согласился бы.

Последовал неловкий момент. Сеньор Вальдес почти час простоял под горячим душем, пытаясь смыть с кожи следы Марии, чтобы навсегда забыть ее, и вдруг — на тебе, пусть и не она, так рогоносец здесь! Сеньор Вальдес пришел в «Феникс», чтобы зализать раны, вернее, позволить кому-нибудь сделать это за него. Он захватил записную книжку с единственной