Только он - Эльвира Смелик

Она улыбнулась, чуть запрокинула голову, опять подставляя губы, провела по ним кончиком языка. Дима и не ожидал от неё подобного. И что сам так заведётся, тоже не ожидал. Хотя, может быть, дело не только в Ксюше, ещё и в предчувствии, предвосхищении неминуемого. И это от него мурашки пробегали вдоль позвоночника и дыхание перехватывало.

Она же должна войти, вот прямо сейчас войти, с мгновения на мгновение. И всё увидеть.

Ксюша уже не просто упиралась в стол, сидела на нём, а Дима стоял между её коленей. И опять целовал, с силой сдавливая губы. Она обнимала его за шею, вцепившись пальцами в волосы, а его ладони медленно скользили вдоль её спины, вниз, на талию и ещё ниже.

И всё равно он прислушивался, даже в такой момент прислушивался, насколько получалось. Выпадал из реальности на секунду и снова заставлял себя очнуться, чтобы не пропустить. Но ничего не услышал – видимо, дверь открывалась бесшумно – только вдруг почувствовал, как Ксюша, повёрнутая к ней лицом, резко напряглась. Но не остановилась. Не сразу остановилась, а только спустя несколько мгновений. Потянула за волосы, предупреждая, увернулась от его губ, выдохнула судорожно:

– Дим.

– Вам лучше выйти, – раздалось за спиной, сдержанное, холодно-колкое.

– Извините, – пробормотала Ксюша, поспешно соскальзывая со стола, но в выражении её лица не было ни испуга, ни смущения, хотя и глаза опущены, зато в уголках губ пряталась удовлетворённая улыбка. – Мы – уже. Уходим.

Она ухватила Диму за руку, потянула за собой.

– Отлично, – по-прежнему невозмутимо заключила Алёна. Игоревна.

Только тогда он развернулся, посмотрел прямо, приподняв одну бровь, дёрнул плечом:

– А чего такого? – и обтёр губы тыльной стороной ладони.

– Ничего, – качнула головой Алёна, оставаясь снисходительно-бесстрастной, совсем как тогда, возле преподавательской. – Но сейчас здесь будут занятия. Так что, боюсь, мы вам помешаем.

– Точно, – подтвердил Дима. – Лучше выбрать место, где никто не помешает. Жалко, что у меня своей машины пока нет.

Алёна Игоревна чуть нахмурилась. Без злости, в недоумении. Не въехала, причём тут «никто не помешает» и машина, не провела никаких параллелей, просто посчитала за дерзость.

А может, и не было у них с отцом ничего? Ну мало ли. Вдруг ей перевезти что-то понадобилось, тяжёлое. У неё же своей машины нет. А Дима – выдумал. Ещё и устроил тут.

Ксюша в очередной раз потянула его к выходу, проговаривая чётко и тревожно-многозначительно:

– Ди-ма, пой-дём!

Он послушался, развернулся, зашагал следом.

Чего уж теперь? Если только ещё всё сильнее испортить.

И что Алёне делать с этим мальчиком? Раз за разом он упрямо пытается добиться её внимания. Поначалу стандартными способами, а теперь в ход пошли уже другие – провокационные.

На последнем занятии устроил страстное представление со своей подружкой. Прямо в университете с учебной аудитории.

Но всё равно не получалось на него сердиться или осуждать, зато легко возникало сочувствие. Уж слишком он напоминал Алёне её саму – ту, прежнюю, безнадёжно влюблённую и настолько же безнадёжно надеющуюся вопреки всем здравым смыслам, отчаянно мятущуюся, творящую глупость за глупостью.

Это с высоты прожитых лет прошедшее можно вспоминать с ироничной улыбкой или умилением, а тогда ей было, ну, совсем не смешно.

И методы сопротивления бессмысленному чувству у них похожие – заглушить его чем-то другим, равноценным. Только вот то, придуманное для защиты, всё равно почему-то проигрывало, не дотягивало. Возможно, оно могло бы окрепнуть со временем, стать значимым, действительно сравняться по ценности или даже перерасти, но подобное редко случалось. И эта девочка, подружка Решетникова, она понимала, что происходило на самом деле?

Алёна запомнила её имя – Ксения Резник, Ксюша. Судя по всему, кое о чём она всё-таки знала, или просто догадывалась о существующем негласном соревновании между ней и Алёной в чувствах своего парня. Недаром же, застигнутая врасплох в аудитории за слишком откровенными поцелуями с ним, хоть извинялась, но не смущалась нисколько, смотрела с торжествующим вызовом, как на поверженную соперницу.

Алёна ни с чем не спутает этот взгляд, даже самый скромный, притушенный, спрятанный в тени полуопущенных ресниц. Ведь столько раз ловила его на себе – спасибо Лиле – и сходила с ума от того, что не получится у неё никогда ответить таким же.

Или всё-таки получится? Именно сейчас.

Когда ездила к Решетниковым в гости, Лиля уже не воспринималась чересчур уверенной. Даже не позволила Глебу довезти Алёну до дома, откупилась сыном.

А может, она в курсе, что муж погуливает от неё на сторону? Но тоже терпит, как тот её не слишком желанное присутствие, цепляется за него по-прежнему. Вот и перепугалась, увидев Алёну, посчитала, что если не какая-то другая, то она уж точно способна забрать Глеба себе. У неё ведь и лишний стимул есть – жёсткое поражение в первом состязании между ними, давняя обида за разрушенные любовь и мечту. И что, если тот несложившийся поцелуй мог состояться ещё тогда?

Вполне же мог. И не показался бы унизительным, как случилось, не воспринялся бы подачкой, ещё и столь запоздалой. Не вызвал бы мысли: лучше уж пусть остаётся в разделе несбывшихся фантазий, чем обесценится окончательно.

Ведь, положа руку на сердце, Алёна всё-таки сожалела моментами, что оттолкнула Глеба. Не окажись она случайно свидетельницей того тайного вечернего прощания, наверняка бы откликнулась, разделила его стремление.

Или всё-таки нет?

Ну почему ей вечно надо додумывать, перебирать варианты? Почему с чувствами и желаниями редко бывает полная ясность? Не только в юности, но и во вполне зрелой взрослости. Почему никак не получается сказать «я точно понимаю, чего хочу», а сразу вылезают всё эти неопределённые «возможно», «если бы», «наверное», «ну, не знаю»?

Она больше не влюблена в Глеба. Определённо – не влюблена. Но и не разочарована в нём, всё равно не разочарована. И подобного вполне достаточно для старта новых отношений, ведь совершенно не обязательно, чтобы с первого взгляда – искра, замыкание, пожар. Он и тогда не был в глазах Алёны абсолютны идеальным – слишком хорошо друг друга знали. Так зачем ей требовать от него идеальности и непогрешимости сейчас?

И всё равно Глеб – особенный. Что бы там ни утверждал когда-то Шарицкий, с какой бы критичной физиономией ни реагировал на его имя сейчас. А в том, что с Лилей у них со временем разладилось, как раз ничего удивительного. Предсказуемо. Такое с большей частью ранних браков случается, заключённых не столько по любви, сколько в основном по необходимости. Жёны остаются с детьми, мужья всё бросают и уходят. А вот Глеб – не ушёл, не бросил и даже вполне себе мирно уживался с давно не любимой женщиной. Ради сына. Да и ради Лили, наверное, тоже. Он просто не мог поступить иначе.