Гнездо ласточки - Татьяна Тронина

* * *

Он всю жизнь желал ей добра. Хотел сделать ее лучше, хотел, чтобы она выросла человеком. Чтобы она выбилась в люди.

В люди-то Кира выбралась, но человеком, видимо, так и не стала.

Приехала и принялась ломать-крушить семью. Вплоть до того, что его, родного отца, собиралась вышвырнуть на улицу, голым и босым. И ведь у нее, у шантажистки, это получилось бы, она, во-первых, не последним человеком уже стала, да и жених ее, Тимофей, – тоже со связями, опытом; он не только в бухгалтерских этих, экономических делах шарил, но и в юриспруденции неплохо разбирался. Помог бы с превеликим удовольствием добить тестя… А во-вторых, у Киры, судя по всему, были какие-то видеозаписи. Она ведь на телефон сняла кое-что… Конечно, снятое – не самый страшный криминал, но сейчас время такое, что все должно быть безупречно, иначе позор на весь мир. Выложит Кира эти записи в Интернет – и все, начальство, при всей любви и уважении к нему, к Игорю Гартунгу, пинком его под зад. Пусть хоть сто раз «нарушение неприкосновенности частной жизни», но давление общественного мнения еще никто не отменял.

И обижаться на начальство за пинки никак нельзя, оно не виновато, что защищать не станет. Просто время такое. Должна быть полная и абсолютная безупречность.

Невыносимо другое. Родная дочь – а обращается с ним, с отцом, как с преступником. Знала бы, каково ему, сироте, на этом свете жилось!

…Мама никогда не наказывала маленького Игоря, но она его и не ласкала.

Молодая женщина жила лишь своими чувствами. Сначала она переживала, что отец ее ребенка бросил ее, так и не женившись, затем – что никому не нужна… А потом, несколько лет спустя, нашла себе нового мужчину, этого Ковалева – и влюбилась в него до такой степени, что вообще обо всем на свете забыла.

И это выглядело странно. Мама обязана любить только его, его одного – Игоря, единственного сына, но вместо этого она рвалась куда-то на сторону, подальше от дома.

Не злая, но равнодушная. Нежная, но холодная. Мама выглядела по-своему красивой, правда, чуть располнела в последние годы. Переживала из-за этого, боялась, что никто ее больше не полюбит. И это при всем при том, что рядом с ней жил самый настоящий преданный рыцарь, ее Игоряша!

Так вот. Мама, которая всегда страдала из-за того, что никак ей не найти мужчину, готового быть с ней рядом, совсем голову потеряла из-за этого самого Ковалева. Полностью растворилась в новом чувстве. Бегала к Ковалеву в строительное общежитие (где жил ухажер), пропадала там днями и ночами, о сыне почти не вспоминала.

Игорь, подросток к тому времени, вроде и самостоятельным уже стал, сам по хозяйству все мог сделать. И постирушку затеять, и картошку себе на обед сварить… Но еще – не настолько взрослый, чтобы смириться с маминой нелюбовью.

А мама словно совсем забыла о нем. До такой степени, что даже денег не оставляла – чтобы ту же картошку купить или там новые штаны вместо тех, что совсем прохудились. Не нарочно, нет! Но тем обиднее – совсем, совсем забыла о сыне… Если бы не соседи по коммуналке (Игорь с матерью в коммуналке жили, то бишь в доме барачного типа), время от времени кормившие его, мальчик бы просто умер от голода. Он подрабатывал, да – то грузчиком, то на рынке продавцам помогал, но разве эти копейки спасали…

Да и не в деньгах дело.

Мама, мамочка, милая мамулечка. Я тебя очень люблю. Пожалуйста, вернись. Пожалуйста-пожалуйста. Я ради тебя на все готов. Все домашние дела будут на мне. Вырасту – вообще работать тебе не придется. Буду на руках тебя носить, все-все тебе покупать стану, что захочешь. Слова грубого тебе не скажу. Мне тебя очень не хватает, мама!

Точно так же, как Игорек чуть не молился на мать, мать молилась на Любовь. Она, мама, не могла без этой Любви жить, без Любви для нее ничего не имело смысла… Словно она, мама, недочеловек какой-то, если рядом нет мужчины.

Однажды, когда Ковалев нашел себе невесту – во-первых, молодую, во-вторых – без «довеска», а в-третьих и в-главных, с машиной и квартирой (дочь обеспеченных родителей), – то он бросил надоевшую любовницу.

Мать вернулась домой, потерянная и тихая. Игорек изо всех сил пытался ее утешить, развеселить. Делал, опять же, сам все по дому. Но мама словно не замечала его усилий, полностью погруженная в свои переживания.

Однажды, когда Игорь вернулся из школы, он увидел свою мать лежащей на полу посреди комнаты – она корчилась от страшных мук, уже агонизируя. Неподалеку валялась пустая бутылка из-под уксусной эссенции.

Конечно, это было самоубийство женщины, лишившейся всякого смысла в жизни. И соседи по бараку, и врачи, приехавшие на вызов, прекрасно это понимали. Но из сочувствия к мальчишке (а люди в то время более совестливые и добрые были) особо эту тему не муссировали. Перешептывались, конечно, за закрытыми дверями, но в глаза потерянному Игорьку ничего не говорили. Жалели. (Уж очень славный парень, настрадался из-за этой кукушки-мамаши – так, верно, рассуждали.)

Игорь тоже понимал, что мать добровольно решила уйти из жизни, случайно она всю бутылку едкой жидкости уж никак не могла выпить. Но ни с кем и никогда он не говорил на эту тему, даже с близкими родственниками. Внутри себя носил эту боль – предала. Бросила. Не считала главным и нужным. Ни во что не ставила. Ей было наплевать. Из-за какого-то Ковалева переживала, с легкостью оставила сына сиротой…

К счастью, в детдом Игорь не попал. Его взяла к себе родная сестра покойной матери – тетя Маруся, вместе со своим мужем дядей Юрой.

Тетя Маруся и дядя Юра Пановы никогда особо не общались с Лилией, покойной матерью Игоря, хоть и жили в одном городишке. Лилию считали неудачницей, заблудшей (родила вне брака!) – времена и нравы такие. Нет, открыто ничего не высказывалось, но между строк – читалось. По большим праздникам Пановы приглашали к себе Лилию с Игорьком. А Лилия, мама, – гордая, самолюбивая – на контакт почти не шла.

Панов-старший, дядя Юра, работал на высокой должности – директор завода. Тетя Маруся – домохозяйка, почтенная мать семейства. К тому моменту, как ее родная сестра покончила собой, у тети Маруси уже имелись трое своих детей, дочки. Причем младшей, Лидочке, – всего годик.

Но не взять к себе сироту-племянника Пановы не могли. Этот вопрос даже не обсуждался. Осиротел? Ну что ж поделать, к нам тогда.

Так что, с одной стороны, спасибо Пановым.

Дядя Юра – мужчина строгий, старой закалки, всех держал в ежовых рукавицах. Не бил, но его нахмуренных бровей боялись домашние… А тетя Маруся – впечатлительная, трепетная, чуть что – слезы и причитания… Тоже ни на кого руку не поднимала, детей не наказывала.

Но была и оборотная сторона. Для дяди Юры требовалась лишь жесткая дисциплина, как в доме, так и у него на работе, а для тети Маруси интерес составляли собственные деточки. Зиночка, Тонечка и крошка Лидочка. Чужой ребенок, да еще мальчик, юноша почти, не вызывал у нее восторга.

Словом, в новой семье Игоря не любили. Вернее, любили – по-своему, по-родственному, жалея сироту, – но не любили так, как хотел Игорь.