Субмарина - Юнас Бенгтсон

Каждый день я балансирую на грани смерти. Каждый день я могу оступиться. Потерять равновесие.

На мне страховочный трос.

Это на случай, если заявится охрана труда.

Мы не тратим много времени на закрепление тросов. Мы хотим побыстрее попасть домой.

Они говорят: если боишься упасть, поищи другую работу.

Они говорят: безопасность? Нет такого слова. Смотри под ноги, мастер.

Они говорят: ты слишком много куришь.

Они думают, я курю травку. Многие курят, в этом ничего такого нет. Не на работе. Дома, после долгого дня, проведенного на крыше. Хороший табак, хорошая трава. Платят хорошо, и люди много пьют и курят. С крыши редко кто падает. Умирают от табака и выпивки. Хорошая выпивка, хорошая еда, бифштексы с кровью.

Я трачу зарплату на героин. Я никому об этом не рассказываю.

Стоя наверху, я думаю о сыне. О том, что ему, может, будет лучше, если я упаду.

Не знаю.

Я не осторожничаю. Рискую. Держу темп. Я никого не должен задерживать. Шеф спрашивает, все ли со мной нормально? Да, отвечаю. Он говорит ты потеешь. Я говорю: мне жарко. Он говорит: у тебя больной вид. Я говорю: съел, наверное, что-то. Он спрашивает каждую неделю. Я никого не должен задерживать. Никто не должен задерживаться на работе из-за того, что я боюсь свалиться.

Если упаду с такой высоты, то умру. Не стану паралитиком, уродом. Не буду пускать слюни, сидя в переполненном тугом подгузнике, а поблизости ни одного санитара. Я умру.

Получит ли Мартин компенсацию? Возьмут ли анализ крови у моего трупа? Будет ли моя кровь вонять героином и грязью от нестерильных игл?

Ты что делаешь? — орет кто-то. Ты что, мать твою, делаешь? Я просто стоял с отсутствующим взглядом. Соберись, так тебя растак, мы здесь не видами наслаждаемся. Я ускоряюсь. Вижу, они за мной следят. Но пока я делаю свое дело, никто ничего мне предъявить не может. Поливаю крышу из шланга высокого давления, раствор соляной кислоты попадает в глаза, промываю их колой. Отдираю разбитую черепицу, кидаю в ведро. Я не хожу, я бегаю, ставя ноги по разные стороны гребня крыши. Им нечего мне предъявить. Никто не работает больше меня. Никому так не нужны деньги. Никто не тратит деньги быстрее меня. По-прежнему позволяю себе только дозу выходного дня, ничего грандиозного. Ну конечно, немного по будням. Но всего только вечерний укол и сигаретка на работе. Ничего особенного. Я потею, и я бегаю. Иногда, если плохо спал, если Мартин не спал, когда мне правда нужно, в обед я нахожу туалет. Но не так, чтобы улететь. Не так, чтобы отключиться. Не так, чтобы стало заметно.

Уронив ведро, я знаю, что все кончено. Оно еще не упало на Эрика, который сейчас курит, а потом поедет в больницу. Оно только-только выпало у меня из руки, а я уже знаю, что это означает. Ведро пустое, но я знаю, что это наконец случилось.

Сегодня мне позволяют закончить работу. Конец дня, мы курим, и мне рассказывают, сколько швов наложили Эрику, небольшое сотрясение, этот идиот забыл надеть шлем.

Я прощаюсь, и тут Хеннинг зовет меня на пару слов. Хеннинг здесь все решает. На Хеннинга мы работаем. Без драматизма, без лишних жестов. Просто завтра я могу не выходить.

6

После родов. Мы возвращались домой такими измотанными. Довольными и измотанными. Красные глаза, утомленные улыбки. Я успел сбегать домой: переодеться и забрать люльку, мы забыли ее в спешке, когда начались схватки. Сломя голову помчался обратно в роддом. Дорога назад, казалось, длилась целую вечность.

И вот мы в автобусе, и люлька стоит между нами. Крохотный мальчик. Личико уже разглаживается, уже человек. Маленькие живые глазки, сейчас вот закрыты, убаюкало в автобусе. Мы устали, мы довольны. И одна мысль у обоих. Никто не сказал ни слова. Но мы думали об этом. Я думал. Что мы так счастливы. Так устали и так счастливы. Очень счастливы. И вот сейчас бы разочек уколоться, только разочек, самую капельку. Не на полную катушку, не до того состояния, когда ты на грани, когда вселенная раскрывается и снова захлопывается. Всего только один укольчик. Как же будет хорошо! Если нам уже сейчас так хорошо, так что же будет после укола? Если можно почувствовать себя счастливым уже на лестнице, со шприцем в руке, в поисках здоровой вены, так как же нам может быть хорошо потом? Может, только я чувствовал голод. Может, просто внушил себе, что это витает в воздухе.

Мы пришли домой, и наваждение исчезло.

Мы пришли домой, нам было чем заняться. Бутылочки, ужин, пеленки, распашонки.

Мы пришли домой, наваждение миновало.

Я стыдился своих мыслей. Я не сводил с него глаз.

7

— Ну можно я его возьму?

Он держит большого динозаврика. Плюшевый хищник, изо рта торчат белые плюшевые зубы. Малыш искупался, переодет во все чистое. Мы упаковали в сумку одежду на два дня. Кое-что до сих пор влажное. Я не успел все высушить, но хотел быть уверен в том, что дал ему с собой только чистое.

Делаю попытку засунуть в сумку динозаврика. Он слишком велик.

Держась за руки, идем по парку. Я несу его сумку, а он — динозавра под мышкой. Не захотел его оставить. Первый раз он ночует не дома, нервничает, но в то же время и предвкушает. Много говорит о том, что они будут делать с Густавом. О том, что у Густава есть «плей-стейшн». В какие игры они будут на нем играть. Что у Густава очень, очень много игр, и с зомби есть, она его маме не нравится, но ничего, он ведь взял динозавра, а динозавр ведь может справиться с зомби? Конечно, солнышко, такой здоровый хищник, как у тебя под мышкой, легко справится с любым зомби.

Я крепко держу его за руку, так крепко, как могу, только чтоб не сделать ему больно. Мимо нас проносятся машины. Его не будет три дня, две ночи. В первый раз мы с ним расстаемся.

Темнеет, и все еще холодно. Парк меняется, из живописного уголка природы, где можно покормить уток, прогуляться, превращается в место, где случается такое, с чем, надеюсь, Мартин не столкнется в ближайшие десять лет.

Вперед по улице, кругом виллы, потом по другой улице. Мы приближаемся к их дому. У дверей — «тойота», сам дом из красного кирпича, с небольшим эркером, из окон льется теплый желтый свет. Место, где приятно жить, куда приятно вернуться в холодный зимний день.

Я стучусь. Спустя некоторое время выходит мать Густава, блондинка тридцати с лишним лет. Привлекательная женщина, подбородок тяжеловат, широкие бедра закамуфлированы дорогой одеждой Улыбается. Уверен, она пользуется дорогим кремом от морщин. Пахнет лазаньей Выбегает Густав и тянет Мартина в дом.

— Уверены, что не хотите с нами поужинать?

Я отказываюсь. Мартину нужно попробовать остаться одному. Думаю, ему без меня будет весело. И кроме того, у меня уже есть договоренность. Протягиваю ей сумку. Слышу, как в гостиной мальчики рычат за динозавра. Выходит отец Густава, в руке — бокал красного вина, на фартуке изображен улыбающийся омар с вилкой для гриля в клешне. Он тоже приглашает меня поужинать. Нет, спасибо, у меня договоренность. И это действительно так. Я уже ухожу, и тут выбегает Мартин. Я целую его на прощание. Говорю, чтобы он хорошо себя вел. Не знаю, что еще сказать. Что буду скучать — этого ему слышать не надо.