Сто девяносто девять ступеней. Квинтет "Кураж" - Мишель Фейбер

Вместо этого она натянула простыню себе под самый подбородок и лежала неподвижно, считая странные крики, пока не заснула.

Утром ей так и не удалось выйти к завтраку. Она надеялась на то, что каждое утро сможет оказываться в гостиной раньше Роджера, веселая и энергичная, но из-за ночной бессонницы она проспала до полудня. К тому времени, когда она проснулась, Роджер давно уже покинул спальню. Итак, счет 1:0. В пользу Роджера.

Яркий солнечный свет лился в окно, отчего в теле Кэтрин бурлили все жизненные соки. Перед самым пробуждением ей приснился кошмар, в котором она задыхалась внутри прозрачного и мокрого мешка. Очнувшись, она с трудом выпуталась из влажных от пота простыней.

Пока Кэтрин принимала душ и одевалась, она не слышала ничего, кроме тех звуков, которые сама же и производила. Вероятно, все остальные уже собрались на первом этаже и сидели в ожидании отсутствующего сопрано. А может быть, они отправились куда-нибудь на прогулку, оставив ее одну-одинешеньку в «Шато де Лют» вместе со всеми его прялками и флейтами и кроватью, в которой она не хотела бы провести больше ни одной ночи.

Но она волновалась понапрасну. Очутившись в кухне, она обнаружила там Бена, по-прежнему одетого в пижаму размера XXL, который со смущенным видом сидел на залитой солнечным светом скамье и читал номер «Таймс Литерари Сапплемент» четырехлетней давности.

Все-таки Бен очень странный, думала Кэтрин. Несмотря на то, что он был старше их всех, в пятьдесят пять у него было то же самое детское лицо, как и в те времена, когда «Квинтет Кураж» еще только создавался. И он всегда был очень толст, хотя в последнее время, возможно, чуточку толще, чем прежде. Очень сведущий и уравновешенный во всех областях жизни, он обладал одной лишь слабостью, одной лишь ахиллесовой пятой — вернее, желудком. Каждая гастроль неизменно сопровождалась новым сюрпризом из неисчерпаемых запасов, которыми, казалось, располагал Бен, — так в прошлом году он разобрал двигатель сломавшегося автобуса и починил его при помощи галстука и двух обручальных колец — но вот со своим аппетитом он никак не мог совладать.

— Привет, — сказал Бен, и где-то в утробе у него раздалось низкое урчание, весьма схожее с теми звуками, которые он издавал при исполнении «Partitum Mutante».

Кэтрин ничуть не сомневалась, что он в состоянии и умственно, и физически самостоятельно справиться с задачей и сварить овсянку, но по какой-то неизвестной ей причине он никак не мог заставить себя сделать это. Он посмотрел на Кэтрин и та прочитала в его глазах искреннее страдание. Этим взглядом он, казалось, хотел ей сказать, что больше всего на свете он любит свою жену и хотел бы, чтобы сейчас здесь оказалась она, но здесь была только Кэтрин и что же ему теперь делать?

— Овсянки хочешь? — напрямик спросила Кэтрин.

— Да, — тотчас ответил Бен, и его пухлые щеки вновь залились румянцем.

— Тогда я сварю на нас двоих, — сказала Кэтрин.

Тут же выяснилось, что, пока сопрано отсыпалось наверху, контральто уже покинуло дом. С первыми лучами солнца Дагмар укатила на велосипеде в лес с Акселем и еще не возвращалась. Возможно, она отправилась в Мартинекерке или Дюйдермонде за припасами, возможно, просто решила покататься. Так или иначе, но ее не было, поэтому Роджер занимался тем, что писал ответы на письма на одном из компьютеров, Джулиан читал какую-то книжонку в гостиной, а Бен слонялся по кухне в ожидании, пока кто-нибудь накормит его завтраком.

— Скажи «хватит»! — сказала Кэтрин, наливая молоко.

— Хватит… — с сожалением пробормотал Бен в тот момент, когда молоко начало грозить вылиться за край кастрюли.

Заслышав звуки кормления, Джулиан поспешил в кухню, где сам уже позавтракал за несколько часов до этого консервированным рисовым пудингом и кофе. На нем были черные джинсы и черная футболка. От высушенной феном макушки до облаченных в черные носки пяток он выглядел как звезда французского кино.

— Добрутро, — небрежно бросил он, все еще держа в руках раскрытую книжку с таким видом, словно за чтением сам и не заметил, как очутился в кухне.

— Привет, Джулиан! — сказала Кэтрин, стараясь не выдать мимикой своего раздражения тем, что этот миг, столь исполненный наивной простоты — дымящаяся кастрюля овсянки, она сама с половником, разливающая по тарелкам еду, Бен Лэм, жадно следящий за каждым ее движением, — непоправимо испорчен. Когда Джулиан непринужденно прошествовал между ней и Беном, она заметила, что книжонка, которую он по-прежнему держал открытой в своих холеных руках, оказалась каким-то триллером, на обложке которого было изображено лицо испуганной женщины, и она внезапно подумала: «Боже, как я этого типа ненавижу!»

— Джулиан, а ты каши не хочешь?

Когда Кэтрин начинала произносить эти шесть слов, глаза ее на мгновение снова зажглись радостью, но к концу короткой фразы они снова разочарованно потухли.

— Нет, спасибо, — ответил он. — А ничего более… э… существенного не найдется?

— Не знаю, — ответила Кэтрин, печально взирая на Бена, который отправлял ложку за ложкой дымящейся havermout в рот. — Но ведь овсянка довольно питательна, разве нет?

— Вообще-то я бы не отказался от яичницы, — признался Джулиан.

— Может быть, Дагмар что-нибудь привезет.

— Э-э-э… — Судя по всему, Джулиану представлялось маловероятным, что Дагмар поделится с ним пищей.

Соскоблив остатки havermout со стенок кастрюли в свою тарелку, Кэтрин спросила Джулиана, как тому спалось.

— Снова до самого утра глаз сомкнуть не мог, — буркнул он, устраиваясь поудобнее на стуле. Книга лежала у него коленях, и испуганная красавица с обложки взирала теперь откуда-то между его тощих затянутых в черную ткань бедер.

— Значит, ты тоже слышал крики? — спросила Кэтрин.

— Крики?

— Да, крики. Где-то в лесу.

— Наверное, это Аксель, — предположил Джулиан. — Или летучие мыши.

Судя по всему, он действительно ничего не слышал.

— Я их отчетливо слышала, — сказала Кэтрин. — Похожи на человеческие. Но очень странные и отчаянные какие-то. Просто крики, без слов.

Джулиан снисходительно улыбнулся.

— Но кто я, чтобы верить в дым моих волшебных снов?/ Младенец, плачущий во сне, / Младенец, плачущий во тьме, / Еще не зная слов,[23] — процитировал он.

Кэтрин посмотрела на него с раздраженным недоумением. Джулиан частенько выкидывал подобные номера: цитировал строки одного из ее любимых романтиков или викторианцев, небрежно пожав плечами, словно это была безвкусная (или ставшая безвкусной от частого повторения) фраза из вышедшего в тираж рекламного ролика или слоган позапрошлогодней избирательной кампании.

Где-то в доме зазвонил телефон.