Маяк - Филлис Дороти Джеймс

Первое впечатление от кабинета — что это удобно обставленная гостиная, не очень успешно приспособленная к тому, чтобы здесь можно было заниматься служебными делами. Господствующее место в комнате занимало огромное, закругленное сверху окно, из-за этого странная двойственность помещения привлекала взгляд не сразу, а с некоторым запозданием. Две створки окна были широко открыты на сверкающую под солнцем гладь моря, которое прямо на глазах у Дэлглиша из бледно-голубого становилось все более и более синим. Грохот разбивающихся о скалы бурунов доносился сюда лишь приглушенно, но в воздухе постоянно звучал низкий, стонущий гул. Казалось, неукротимое на какое-то время умиротворилось и дремлет, а уютная комната в полном согласии с ним хранит безмятежное спокойствие.

Долгая практика научила Дэлглиша быстро и без видимых проявлений любопытства видеть, что говорит комната о тех, кто ее занимает. Здесь впечатление было довольно неопределенным: все в комнате казалось полученным в наследство, а не оборудованным по собственному вкусу. Письменный стол красного дерева и стул с круглой спинкой стояли против окна, а у дальней стены — письменный стол поменьше, стул и прямоугольный столик с компьютером, принтером и факсом. Рядом с ними расположился большой черный сейф с секретным замком. На противоположной окну стене выстроились четыре серых картотечных шкафа, их современный вид никак не вязался с невысокими застекленными книжными шкафами, стоявшими по обе стороны нарядного, облицованного мрамором камина. На полках шкафов вперемежку разместились переплетенные в кожу тома и более необходимые с практической точки зрения книги. Дэлглиш отметил красные корешки справочника «Кто есть кто?» и «Оксфордского толкового словаря английского языка»; между рядами каталожных коробок был втиснут географический атлас. На стенах висело несколько небольших картин маслом, но лишь одна, над камином, привлекала внимание: групповой портрет на фоне дома, с хозяином, его женой и детьми, продуманно перед ним размещенными. Здесь было трое сыновей — двое из них в военной форме, третий стоял чуть в стороне, держа под уздцы коня. Краски были положены слишком старательно и слишком густо, но то, что картина говорила о семье, звучало совершенно недвусмысленно. Она, несомненно, провисела здесь много десятилетий, оправдывая свое место не столько художественными достоинствами, сколько скрупулезным живописанием уважения к семье и ностальгическим напоминанием об ушедшем поколении.

Как бы почувствовав, что комната нуждается в каких-то пояснениях, Мэйкрофт сказал:

— Я занял этот кабинет после предыдущего ответственного секретаря, полковника Ройд-Мэтьюса. Мебель и картины принадлежат Кум-Хаусу. Когда я принял приглашение работать здесь, я большую часть своих собственных вещей отдал на хранение.

«Значит, он приехал сюда, ничем не обремененный. Интересно, что еще оставил он в прошлой жизни?» — подумал Дэлглиш.

А Мэйкрофт сказал:

— Вам, конечно, надо бы сесть. Если мы переставим один из рабочих стульев к камину, поближе к четырем креслам, нам всем будет удобнее.

Бентон-Смит так и сделал. Все уселись полукругом перед нарядно облицованным устьем пустого камина, и Дэлглишу подумалось, что они похожи на группу людей, собравшихся для молитвы, но не уверенных, кто произнесет первую молитву. Бентон-Смит поставил свой стул чуть поодаль от кресел и, стараясь не привлекать к себе внимания, достал блокнот.

Разговор начал Мэйкрофт:

— Мне нет необходимости говорить вам, как искренне мы стремимся помочь вашему расследованию. Смерть Оливера и особенно то, как ужасно он умер, потрясли весь остров. История острова полна насилия, но ведь это давно в прошлом. У нас здесь не было ни одной насильственной смерти, да и вообще ни одной смерти, с конца последней войны, если не считать миссис Пэджетт, которая умерла две недели назад. Кремировать ее отвезли на побережье в прошлую пятницу. Ее сын по-прежнему с нами, но мы ожидаем, что он скоро уедет.

— Мне, конечно, необходимо будет поговорить с каждым в отдельности, — сказал Дэлглиш, — помимо встречи со всеми вместе в библиотеке. Мне рассказали кое-что об истории острова, в частности, и о создании фонда. Мне также известно кое-что о людях, живущих здесь. Но мне необходимо знать, насколько Натан Оливер вписывался в их общество и каковы были отношения между ним и вашими сотрудниками и гостями. Мне не свойственно преувеличивать значение личных наклонностей или искать мотивы преступления там, где их нет, но мне очень нужна ваша откровенность.

Предупреждение прозвучало недвусмысленно.

— Вы ее получите. — В голосе Мэйкрофта слышалась едва заметная нотка негодования. — Я не собираюсь делать вид, что взаимоотношения с Оливером были хоть сколько-то гармоничными. Он приезжал сюда регулярно, каждые три месяца, и в мое время — но, впрочем, и во время работы моего предшественника тоже — его приезд не доставлял никому удовольствия. Откровенно говоря, он был человеком тяжелым, требовательным, придирчивым, не всегда бывал вежлив с сотрудниками, ему было свойственно носиться со своими обидами, реальными или придуманными — несущественно. В акте об учреждении фонда говорится, что никому из родившихся на острове не может быть отказано в приеме, но там не оговорено, как часто и на какой срок они могут сюда приезжать. Оливер является… был… единственным родившимся на острове человеком из ныне живущих, и мы не могли ему отказать, хотя, откровенно говоря, я сомневаюсь, что его поведение оправдывало соблюдение этой статьи акта. С возрастом он становился все более трудным в общении, и у него, вне всякого сомнения, были свои проблемы. Последний его роман был не так хорошо принят, как предыдущие, и, возможно, он чувствовал, что талант его угасает. Его дочь и его секретарь-литредактор, наверное, смогут вам больше рассказать об этом. Для меня весьма обременительной проблемой было то, что он хотел поселиться в коттедже Эмили Холкум, то есть в коттедже «Атлантик». На карте вы увидите, что «Атлантик» ближе всего к прибрежным скалам, из него открываются прекрасные виды. Мисс Холкум — последняя из семейства Холкумов, и, хотя она покинула свой пост в правлении фонда несколько лет назад, по условиям фонда она имеет право жить на острове до конца своих дней. У нее нет намерения выехать из коттеджа «Атлантик», а я не намерен просить ее переехать.

— Не был ли мистер Оливер особенно трудным в последние дни? Вчера, например?

Мэйкрофт взглянул на Гая Стейвли. Доктор ответил:

— Вчерашний день, вероятно, был для Оливера самым несчастливым из всех, что он провел на острове. В четверг он сдал кровь на анализ, кровь взяла моя жена — она медсестра. Он попросил ее сделать это потому, что чувствовал себя переутомленным и подозревал, что у него анемия. Я счел, что это разумная предосторожность, и решил назначить несколько анализов взятого образца крови. Мы пользуемся услугами частной патологоанатомической службы при больнице в Ньюки. Пробирки с кровью были потеряны — Дэн Пэджетт уронил их за борт, когда вез некоторые вещи своей матери в магазин в Оксфаме. Совершенно очевидно, что это была несчастная случайность, но Оливер отреагировал необычайно бурно. За обедом он ввязался в яростный спор с одним из наших гостей — доктором Марком Йелландом, директором Хейз-Сколлингской лаборатории, о его исследовательской работе с животными. Я сомневаюсь, что мне когда-нибудь в жизни приходилось испытывать такую неловкость и замешательство, присутствуя на обеде. Оливер ушел из столовой до конца обеда, заявив, что сегодня в середине дня ему понадобится катер. Он не сказал ничего определенного насчет того, что собирается уезжать, но намек был совершенно ясен. Это был последний раз, когда я видел его живым.