Пассажир «Полярной лилии» - Жорж Сименон

пивной было тепло, царило возбуждение, звучали смех, обрывки разговоров, музыка, стук бильярдных шаров и бокалов. Пахло пивом, кофе, страсбургскими сосисками.

По правде сказать, Ланнек просто искал себе подружку, когда заметил Матильду, сидевшую рядом с матерью. Он даже помнит, как медленно, словно стараясь растянуть удовольствие, они ели пирожные.

С чего ему взбрело в голову бросать на девушку красноречивые взгляды? Она улыбнулась. Потом рассмеялась. Мать ничего не поняла, но на всякий случай обшарила глазами соседние столики.

«Выйдите к туалетам», — твердил взор Ланнека.

Он был в парадной капитанской форме, чисто выбрит.

В конце концов девушка поднялась, направилась к туалетам, и он нагнал ее.

«Нельзя ли увидеться с вами без посторонних?»

Она прыснула со смеху, хотя и не без нервозности, — так ее поразила подобная смелость.

«Почему вы не отвечаете?»

«Но я же вас не знаю».

«Зато я все про вас узнаю. Узнаю, где вы живете.

И буду ждать у подъезда».

Ланнек сам не верил тому, что мелет, и все же от нечего делать так увлекся игрой, что пошел вслед за ними до дома на улице Сен-Пьер, где они занимали квартиру над обувным магазином.

— Кампуа!

Феканец выскочил из коридора, в уголке которого прятался, как паук.

— Моя жена спит?

— Не знаю.

Ланнек отхлебнул кофе и раскурил свеженабитую трубку. Он разомлел от воспоминаний, хотя вспоминались ему разные глупости: как вечерами он подолгу ожидал на безлюдной улице, пока Матильда не выбегала из дому, чтобы сообщить, что ей сегодня не выбраться, или бросала записку из окна прямо в грязь, а он подбирал.

Ланнек допил кофе, со вздохом поднялся, снял с вешалки дождевик, обмотал шею синим шерстяным шарфом. В последний раз перед уходом взглянул на каюту жены, и тут дверь отворилась.

— Эмиль! — окликнула Матильда.

— Да?

— Хочу предупредить: если ты не устроишь так, чтобы мы с тобой ели вдвоем, ноги моей не будет в кают-компании.

— Но…

— Остальным придется обедать отдельно.

С этими словами она захлопнула дверь, а Ланнек медленно поднялся по трапу на палубу и нахмурился: волна становилась все выше. Мимо в темноте пробежали два человека; одного из них, боцмана, капитан успел перехватить.

— В чем дело?

— Привязываем коров. Одна чуть не сломала себе ногу.

Спору нет, «Гром небесный» — хорошее судно. Но, как у всех английских судов старой постройки, корпус у него длинный и узкий, поэтому чертовски валкий.

Ланнек выбрался на мостик и различил два силуэта: поближе к нему — Жорж Муанар, позади — г-н Жиль.

В таких случаях он не здоровался, а бурчал нечто невнятное. Затем отыскивал глазами ближайший маяк, бросал взгляд на компас и, если нужно, на карту.

— Южный Форленд? — спросил он на этот раз, указывая на маячный огонь, мигавший сквозь пелену дождя.

Задавая этот вопрос, Ланнек учитывал, что ветер дует встречный: при попутном они ушли бы гораздо дальше.

— По-моему, Дувр, — с озабоченным видом отозвался Муанар.

Если это Дувр, значит, они два часа, так сказать, топтались на месте.

— Ты не уверен, что это Дувр?

— Погляди сам: два огня.

Старший помощник и г-н Жиль вот уже четверть часа наблюдали за двумя световыми точками, то вспыхивавшими, то угасавшими там, где полагалось быть только одной.

— Но это же бортовой огонь!

— Да, но которая из двух?

Втроем они минут десять всматривались в море, пока наконец одна из точек не отделилась от другой настолько, что всякие сомнения отпали.

— Право на борт! — скомандовал Ланнек. И вовремя!

Хотя судно шло вполветра, его разом закачало, как в настоящий шторм, и брызги водопадом обрушились на коров. На секунду Ланнек вспомнил о жене, запершейся в каюте. Она, конечно, лежит и с замиранием сердца ожидает каждого нового крена.

— Что там впереди?

— Вроде бы рыбачий баркас. Эта братия вечно забывает зажечь сигнальный фонарь.

— Слушай, Муанар, мне надо кое-что тебе сказать.

Понимаешь, моя жена… — Ланнек сплюнул и выбил трубку. — Словом, Матильда хочет питаться отдельно, вместе со Мной. Если тебя это не задевает, вы все будете есть после нас.

— Мне все равно.

Муанар лгал. Ему, как и капитану, было далеко не все равно. История получилась настолько неслыханная, что им обоим было стыдно за свое судно.

— Я, видишь ли, не думаю, чтобы она поехала с нами еще раз…

— Это ее право.

Муанар всегда такой. Принимает все как есть, не пытаясь ничего изменить, в отличие от Ланнека, — тот ощетинивается из-за любого пустяка.

— Видимость ухудшается!

Дождь превратился в изморось, а та постепенно сменилась туманом, в ореоле которого свет маяка расплылся и как бы начал удаляться.

— Жиль, включите сирену.

Все трое были совершенно спокойны, разве что чуть больше взвинчены, чем обычно: ночь предстоит бессонная — придется высматривать в тумане маячные огни и глохнуть от воя сирены.

На мостик заглянул радист. Молча потоптался минуту-другую и, словно невзначай, обронил:

— Дальше еще хуже. Около Эймедена какое-то судно уже запрашивает курс по радио.

Ланнек косо посмотрел на него. Почему? Вроде бы все нормально. В такое время года всегда штормит, и он десятки раз совершал этот рейс в гораздо худших условиях — при нулевой видимости, с минуты на минуту готовый услышать грохот толчеи на банках.

Он звонком вызвал Кампуа и крикнул ему с высоты мостика:

— Будешь подавать еду сперва нам с женой, потом — офицерам.

Так прошло два часа.

— Отдохнуть не хочешь? — опросил Ланнек Муанара.

Он заранее знал, что тот откажется. Высматривать маяки в таком паскудном тумане всегда легче вдвоем, чем в одиночку, а уж втроем — подавно. Ровно через полчаса после Южного Форленда Ланнек определился по карте. Когда он, закончив прокладку, вышел из штурманской, Муанар встретил его вопросительным взглядом.

— Еле-еле три узла! — объявил капитан.

Против них было все — не только ветер, но и приливные течения. «Гром небесный» рыскал так, что приходилось непрерывно перекладывать руль с борта на борт.

— Моей жене сейчас невесело!

Ланнек говорил так в отместку Матильде, но не испытывал злорадства, вернее, никакого удовольствия при мысли, что ее мучит морская болезнь.

Когда прозвонили к обед он повернулся и бросил Муанару:

— Вернусь через десять минут. Если что-нибудь стрясется…

Ему хотелось плакать от бешенства при виде такого пренебрежения ко всем морским традициям, да еще в первом же рейсе его собственного судна. Поэтому он старался ступать как можно тяжелее, придал лицу максимально суровое выражение, а войдя в кают-компанию, сперва отряхнул дождевик и лишь потом повесил его на крючок.

— Моя жена не…

Ланнек не успел закончить фразу: Матильда вышла из каюты и уселась