Тайна Ночного дозора - Наталья Александрова

Миновав площадь и еще немного пройдя по многолюдным улицам,Катаржина протянула руку:

— Вот уже видна Пороховая башня! Скоро мы придем наместо встречи с фотографом.

Действительно, впереди, в узком просвете улицы, показалсямассивный квадратный силуэт старинной башни, украшенной многочисленными гербамии статуями святых и правителей. В основании башни виднелся проход в НовыйГород.

— А вот и та пивница, где вы должны были встретиться. Надеюсь,пан Штольц еще не ушел. По крайней мере, это приятное место для долгогоожидания…

Катаржина толкнула низкую дубовую дверь в массивной каменнойстене и пропустила Старыгина вперед.

Мейстер Рембрандт взял на кончик кисти самую малость «жженойкости», смешал с белилами и прищурился. Вот здесь, в этом месте холста поместитон лицо странного заказчика.

Он нанес на холст осторожный точный мазок, немного отступил.

Что за оказия с этим лицом?

Дважды уже приходил заказчик в мастерскую, дважды позировалмейстеру Рембрандту, но все наброски, сделанные углем и свинцовым карандашом,никуда не годились. Рембрандт смотрел на них и горестно вздыхал. Никакогосходства! Больше того, казалось, что на всех набросках изображен разныйчеловек. Лицо заказчика ускользало, словно у него вовсе его не было, или,наоборот, у него было множество лиц и заказчик менял их, как карнавальныемаски.

Что за оказия!

Непременно нужно выполнить этот заказ, ведь пятьсотгульденов — это очень большие деньги…

Рембрандт вспомнил о своих долгах и снова вздохнул.

Кто-то из знакомых спросил, почему у всех людей на егокартинах такие грустные лица.

— Они не грустные, а озабоченные! — ответилмейстер Рембрандт. — Они озабочены безденежьем!

Он и сам не понимал, как умудрился потратить за нескольколет так много денег — и тех, что заработал за первые, удачные годы вАмстердаме, и тех, что принесла ему Саския. Конечно, он привык платить, несчитая — особенно за красивые, редкие вещи, которые приносили ему антиквары. Новедь он — художник, мастер, и эти редкости нужны ему, чтобы украшать ими своикартины…

Тут он вспомнил, что старый торговец Авраам из еврейскогоквартала предлагал купить замечательный мраморный бюст. Подлинный антик… Авраамуверяет, что это Гомер. Правда, торговец запросил за него чересчур много, номрамор того стоит.., можно будет изобразить этот бюст на одной из новых картин…

Рембрандт снова вздохнул и нанес на холст еще один мазок.Да, пожалуй, здесь это будет уместно…

И за дом он по-прежнему очень много должен. Два года уже онне вносил очередных платежей, а проценты-то растут…

Неужели придется продать этот замечательный дом, такойудобный и вместительный, дом, в котором прошли его самые счастливые годы, иперебраться в какую-то бедную тесную лачугу?

Нет, тогда последние заказчики отвернутся от него! Онипоймут, что мейстер Рембрандт не тот, что прежде. Что он больше непроцветающий, удачливый художник, свой человек при дворе принца Оранского. Итогда ручеек заказов, и без того скудный, совсем иссякнет.

Они, эти заказчики, и без того стали слишком привередливы иразборчивы. Прежде они во всем полагались на него и говорили: сделайте мойпортрет в своей манере, мейстер ван Рейн! Теперь же они требуют чего-то другогои смеют проявлять недовольство.

Кроме того, Авраам дал ему понять, что цены на недвижимостьупали, и сейчас не удастся выручить за дом тех денег, каких он стоил десять летназад…

А может быть, занять денег у кого-нибудь из друзей? Но ведьэти деньги придется отдавать, да еще и с процентами! Ведь в Амстердаме непринято давать в долг просто так.., дружба — дружбой, но деловые люди незабывают и про выгоду…

Мейстер Рембрандт нанес еще пару мазков. Новый персонажничуть не портил картину. Правда, сходство с заказчиком было сомнительным, но,впрочем, его лицо почти не видно за плечом знаменосца, лишь один глазвыглядывает из глубокой тени…

Тем не менее что-то в этом лице не так, что-то смущаетживописца.

Рембрандт отступил на шаг, внимательно посмотрел на картинуи нечаянно перевел взгляд на старинное венецианское зеркало в серебряной раме.

Что это?

Из зеркала на него взглянул тот же самый глаз, что смотрел скартины.

Художник шагнул в сторону, приблизился к зеркалу.., как жеон не заметил этого раньше!

На тех набросках, что он делал с заказчика последний раз,лицо получилось похожим на его собственное.

Так что за деньги заказчика мейстер Рембрандт поместил накартине автопортрет…

Как же это понимать? Ведь этот заказчик вовсе не похож нанего! А на кого он похож?

Художник напрягал память, но так и не мог вспомнить лицоЧерного Человека. Перед его глазами и вправду возникали собственные черты…

За спиной Рембрандта едва слышно скрипнула дверь.

Он обернулся, подумав, что пришел Ламберт Домер, сынторговца рамами и единственный его ученик.

Но в дверях мастерской стояла Гертджи, Гертджи Диркс, вдоватрубача, которую он нанял, когда Саския тяжело заболела. Рембрандт хмуровзглянул на молодую женщину, недовольный, что ему помешали, и вдруг понял, чтоона красива.

Надо будет подумать — не написать ли ее портрет.., впрочем,продать его потом будет непросто…

— Что тебе? — проговорил он нелюбезно, за показнойгрубостью постаравшись скрыть внезапное смущение.

— Я ищу минхейра Ламберта, — проговорила Гертджипосле затянувшейся паузы. — Он обещал принести мне павлинье перо, чтобы сметатьпыль с полок!

— Его здесь нет! — отозвался хозяин.

Прямо от порога пивницы вниз вели крутые каменные ступени,истертые ногами тысяч и тысяч посетителей, спускавшихся по этой лестнице закружкой пива.

Старыгин осторожно зашагал вниз, нащупывая ногой каждуюступеньку.

Внизу его встретил приветливый служитель в длинном фартуке,обтягивающем внушительный живот. Он обратился к Старыгину, смешивая английские,немецкие и чешские слова, но тут же пригляделся и перешел на ломаный русский.

— Пан желает пива? У нас это есть, у нас найдется дляпана очень хорошее пиво! Отменное пиво! Здесь варят пиво уже.., как это..,пятьдесят.., нет, пятьсот лет!

Старыгин представил, как в этом подвальчике пили пиво еще вто время, когда Колумб плыл в поисках Нового Света, и почувствовал невольноеуважение к человеку в фартуке.

— Меня должны здесь ждать, — сообщил онслужителю. — Пан Штольц, фотограф!