Магия тени - Ирина Лазаренко

А в самом деле – разве это справедливо?

Элай был первостатейным воплощением не эллорского эллорца, чем болезненно напоминал Олю погибшего друга. Алера, даже когда глядела вскользь, вызывала такое чувство, словно видит тебя насквозь со всеми твоими мелочными секретами, и ощущение было препаршивым.

Словом, эти трое очень не нравились Олю.

И вот н тебе – все они обнаруживаются в его собственном доме, причем Алера и Элай валяются на Билкиной тахте с таким видом, словно это так и надо! Еще бы разделись и устроили непотребства, не смущаясь присутствием других людей, – с них сталось бы, пожалуй! Потом Оль вспомнил, что говорила Умма: эти трое посвятили свою жизнь хождению по Мирам и изучению Миров – значит, должны были соблюдать непорочность.

На полвздоха гласнику стало даже неловко за свои мысли про Алеру и Элая, но в самом деле – эти наглые существа сочетались с непорочностью ничуть не лучше, чем Дефара!

– А это у вас чего?

Оль бросил куртку на лавку и подошел к столу, оперся на столешницу, рассмотрел рисунок на куске коры.

Мавка пробежала по комнате, принюхиваясь к каждому углу, и в конце концов улеглась подле Тахара, да еще и положила голову ему на ногу. Олю снова стало неловко: он знал, что Мавка не устроится рядом с плохим человеком и уж тем более не станет с ним панибратствовать.

Кальен объяснил, что такие обрывки рисунков попадаются в Мирах, оставленные, вероятно, пропавшими магонами. Что они с Дефарой думают, будто в этих рисунках скрыты подсказки, адресованные пропавшим из Азугая соглядатаям-призорцам, и что, разобрав эти подсказки, можно узнать нечто важное. К примеру – куда делись сами магоны. Или как соглядатаям пройти через порталы.

– А чего это они рисунки рисуют? – удивился Оль. – Сказать, что ли, не могут?

– Ты видел в Мирах магонов? – лениво спросила Алера, и гласник снова подумал, что очень некрасиво с ее стороны так заваливаться на чужую тахту. – Они ж чокнутые все и не разговаривают. И письменами заниматься не могут.

– Верно, – согласился Оль, хотя было неприятно соглашаться с этой девчонкой даже в малости. – Да и не говорили бы мы одинаково, наверняка. Вон даже за морями речь иная, не такая, как в Идорисе, а тут магоны!.. Погодите, а Карты? Их же из Миров тащат? Магистры говорили, там расписаны смешения разных заклинаний – так на какой же речи они описаны, ежели не на общей? Самоучки как-то ж разбираются с ними?

Тахар закатил глаза.

– Там рисунки, не письмена. Ты Карт никогда не видел, что ли?

– Ну не видел, – буркнул Оль. – Не попадались. Значится, теперя надо понять, чего хотели передать чокнутые магоны, да? Так они ж ничего нового не сообщат. Не могут всякие чучела, как вот Дефара, проходить через порталы. Через них даже нормальные гномы не ходят, а тут – вот это!

– Порталы меняются, – ровным голосом сказал Тахар, словно не замечая, как подергивается губа у Дефары. – Может быть, вскоре через них смогут ходить призорцы и гномы, а люди как раз не смогут.

– А вы чего тогда будете делать? – брякнул Оль. – Без своих Миров-то?

Какое-то время все молчали, потом снова подала голос Алера – на этот раз раздраженно:

– Мы-то еще успеваем разобраться, сколько-то времени у нас пока есть. Ты за своими делами последи лучше… гласник без голоса.

Тахар поморщился, но смолчал, хотя видно было, что ему хочется возразить подруге. Дефара так и эдак передвигала на столе рисунки. Кальен смотрел на Оля серьезно.

– И правда, – сказал он и улыбнулся извиняюще, – что ты будешь делать теперь, а?

Оль помолчал, глядя в стол. Неловкость, выжидающую неловкость он прям кожей чувствовал и понимал, что отмахнуться от вопроса нельзя. Потому как наперво ответ нужен ему самому.

– Буду делать то самое, что и раньше. Есть Школа или нет – это на мой маговский долг не влияет, и ровно так же на него не влияет ничто другое. Просто… просто на деле-то все еще хуже, чем нам отсюда видится. Я думал, в городе на нас стали смотреть с предубеждением – так в деревнях, оказывается, все еще хуже. Прям шкурой чуял, как они на меня глядели, как за спиною шушукались, некоторые бабы прям чуть вслед не плюют. И это ж деревня, где я вырос! Меня ж там всю жизнь знают! Всегда хорошо относились, понимаешь, всегда ж стоило приехать – сразу соседи сбегались, кто с приветами, кто с просьбами, кто просто проведать, а нынче… Нынче не пойми что творится. Со двора выходить не хочется. За мать теперь страшно, а она ж уезжать ни в какую не соглашается. Я б раньше в город вернулся, да оставлять ее боялся, все думал уговорить со мной отправиться, но она – нет, она хозяйство бросать не хочет, да и вообще… Эх. Никто нам не верит теперь, понимаешь? И я тоже не знаю, кому верить. Когда даже призорцы спятили, когда даже старые друзья вроде Террия…

– Троллям можно верить, – сказала Алера очень серьезно, и по этой серьезности Оль понял, что она издевается, – и азугайским соглядатаям тоже. А что, тебя разве когда-нибудь подводили тролли или вот Дефара?

– Аль, – страдальчески простонал Тахар.

– Но она ж ведь права. – Оль потер ладонями лицо и поднялся. – В главном права. Ежели старые знакомцы подводят – нужно заводить новых, понадежнее. А город я не оставлю, пока могу для него сделать хоть что-то. А как еще? Это ж я топал ногами и уверял, что надобно помогать каждому человеку в отдельности, что без этого не выручить всех. Вот этим и стану заниматься, а дальше… дальше, надеюсь, все получится у тех, которые решили спасать всех скопом.

Оль взял с лавки свою куртку и вперевалку пошел к двери.

Бивилка была права, когда говорила: сколько ни делай, а дел только больше становится, да и люди день ото дня лишь чумеют. Оль надеялся, что ему хватит сил и терпения вразумить этих людей – точно так же, одного за другим. Не дать им дойти до непоправимого в мыслях своих или в действиях.

Иначе – какой смысл затыкать тот неведомый вулкан, о котором говорила Дефара? Если люди перестанут быть людьми – тогда и миру конец. Тогда пусть полыхает, потому что хуже все равно некуда.

Оль хотел верить, что его усилий, мудрости, терпения окажется достаточно, чтобы этого не допустить – хотя бы в пределах одного города.

* * *

На рассвете Оля разбудили встревоженные стражники и сказали, что дом его матери сгорел этой ночью.

– Предав веру предков, мы совершили великую ошибку.

Брамай мерно постукивает по земляному полу длинным посохом. На нем покачиваются сушеные птичьи головы. Вместо угодных Божине ромашковых веников над печью дымятся пучки котошовника. Расходится по общинной избе терпкий запах, от которого рот наполняется слюной, а в голове становится пусто и звонко.