История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - Фредерик Дар

— Сомневаюсь, Толстяк.

— Но и это ещё не всё! — развивает тему Берта, чью прозорливость можно сравнить только с молнией. — Я говорю о тех, кто ещё был в состоянии обеспечить сервис своим жёнам, они же их всех заразили, вы представляете?

Вместо того чтобы опечалиться, Берю гогочет.

— Прикиньте, когда венерка у всего народа, это же выглядит совсем по-другому: всё равно что служба в армии или налоги. И что же твой Карл Восьмой?

Я отвечаю, что Карл Восьмой не мой и что если бы мне позволили, я бы выбрал для себя другую историческую личность.

— Он потерял свои завоевания, — говорю я.

— Как галлы? — вспоминает Толстяк. — Вот уж точно, с Италией нам не везёт в войнах. Они там делают вид, что играют на мандолинах, а потом смотришь, они уже выкарабкались! Что ещё насчёт Карла Восьмого?

— Один очень важный для него факт: он умер!

— От своей оспы?

— Нет! Кажется, он ударился головой в коридоре замка Амбуаз.

— Ты не думаешь, что его слегка стукнули?

— Тайна покрыта мраком. После него скипетром завладел его шурин, Людовик Орлеанский. Он стал называться Людовиком Двенадцатым. И я немного расскажу вам об этом красавце. Людовик Одиннадцатый заставил его жениться на Жанне, одной из своих дочерей. Она была похожа на ведьму, только страшнее. Бедный Лулу страшно огорчался, как вы понимаете. Если ты должен проделывать дыру в матрасе для её горба, когда собираешься выполнить команду «По коням!», тут уж не до смеха. Так что после смерти шурина Людовик, назвавшийся Двенадцатым, увлёкся молодой вдовой, за которой ещё числилась Бретань!

— Не надо над этим насмешничать, — укоряет Берта. — Траур для некоторых мужчин — это нечто святочтимое. Некоторые даже накрывают постель чёрными простынями, когда принимают дам!

— Да ну? — омрачается Берю. — Откуда ты знаешь, Берта? У тебя что, был кто-то из похоронного бюро?

— Мне рассказывали, — лицемерно отвечает тихоня. — Я вас прервала, комиссар, продолжайте!

— Короче, Людовик Двенадцатый попросил развод, и когда он его получил, тут же женился на вдове Карла Восьмого. Таким образом, герцогиня Бретонская стала вторично королевой Франции. Высокий показатель, не правда ли?

— Возможно, — говорит Толстяк. — Вот только впоследствии монсеньор Лулу, наверное, испытал горькое разочарование.

— Почему?

— Ты сказал, что Карла Восьмого наградили в Наполи. Значит, он сделал пасс своей бретонке, а она, в свою очередь, сделала его Людовику Двенадцатому. Так что, уж лучше бы он оставался со своей горбатой. Он бы дал более здоровый приплод. Я думаю, что с тех пор французское семейство хромало на обе клюшки!

— Ты забыл о Провидении, Толстяк. У Людовика Двенадцатого не было сына. Да и вообще он оказался неплохим королём, потому что в Малом Ляруссе его называют Отцом Народа. Он тоже вёл войны с Италией, и так же проиграл их, как и его предшественник; в то время это был пунктик: увидеть Неаполь и умереть; вместе с тем он снизил налоги, а этого французский народ не забудет никогда.

Я беру фужер со стола и дегустирую содержимое как настоящий ценитель. «Дом Периньон», представляете, помеченный таким годом, что столетний заплакал бы от умиления!

В пёстрой толпе танцует улыбка, и это улыбка Анны, моей милой Анны. Она направляется ко мне. В своём тряпье она просто очаровательна.

— Я вас искала везде, — укоряет она.

Берю пользуется моментом и спрашивает девушку, можно ли ему засосать бутылку целиком в связи с тем, что на столе полно закусок.

Немного опешив от манер моего товарища, она делает знак «йес» и начинает представлять меня своим кокетливым подружкам.

Мы топчемся в вольере, который строит мне убийственные глазки и делает вздохи, которыми можно надуть запасное колесо.

— Босс решил покрасоваться, — говорит недовольным голосом преподобный Берюрье.

Мисс Конфетки оборачиваются.

— А это что за краля? — возмущается одна девица, чей лиф, похоже, исследован больше, чем Лазурный грот на Капри.

— Эта краля, моя милая, если бы не было рядом жены, — говорит Бугай, показывая на коннетабля Дюгеклена, — могла бы вам устроить торжественное построение.

Его хриплый голос звучит для девушки как откровение, и она выглядит более растерянной, чем её лифчик.

— Да это же мужчина! — вскрикивает она, на радость всем.

— Если у вас есть пара минут и если Берта не против, я вам докажу, что ваш ответ заслуживает десять баллов из десяти, — огрызается Отважный, выпивая очередной фужер.

Пена от шампанского щекочет ему нос. Он выпускает излишек углекислого газа через несколько отверстий и закатывает рукава, обнажая окорока, покрытые шерстью.

— Как вам эта Джоконда, мои курочки? В Лувре такую не увидишь. Когда её повезут в Америку, никакой упаковки с кондиционером не потребуется.

Его выступление вызывает овацию. Я представляю им своего выдающегося коллегу; девочки сразу же млеют. В их возрасте млеют легко. Немного Холидея на тридцать три оборота, один палец Сан-Антонио (или два), и готово! Что касается Берю, они читали про его подвиги в моих произведениях[101], да, уж его-то они знают. Его чествуют. Его тормошат, у него дёргают волоски из ушей, чмокают. Ласкают. Делают ему кили-кили. Щупают. Почёсывают. Щекочут. Он не чувствует под собой ног. Его коннетабль начинает возникать. Так дело может дойти до драки в салоне графини, если не быть настороже.

Когда перед вами неожиданно появляется герой, вам хочется убедиться в том, что это в самом деле он. Поскольку вы делаете из него культ, вы хотите потрогать его пальчиком и удостовериться в том, что чувства вас не обманывают и что вам это не снится!

— Вы мне мужа на куски разорвёте! — мычит корова, теряя терпение.

Биксы смотрят на коннетабля и начинают прикалываться над его шлемом.

Видя такое, Берта Дюгеклен объявляет, что сейчас даст кому-то по фейсу.

Опасность становится реальной, когда видишь плавники мадам! Близится минута, когда нас вытолкнут из дома ногой под зад. Пора прикрывать тылы, ибо с народом, который не может садиться, можно делать всё, что угодно. Положение сидя — самый фундаментальный знак непочтения и самообладания. Народ, который стоит, готов шагать в ногу. Чувство независимости людей кроется не в глубине его души, а в его копчике.

— Ладно! Ладно, девушки! — уговариваю я. — Не тормошите Джоконду.

И, пользуясь своим влиянием на массы, и в особенности на женские, я поддеваю малышек.