Следователь. Клетка - Алберт Бэл

— А то хожу дикобразом.

— Это дело поправимое, — ответила Лидия. Укрыла меня белой простыней, приспустила кресло, видимо, я оказался слишком длинным.

— Кресло космонавта!

— Вы как маленький, любите в нем покататься, — усмехнулась Лидия.

— Как поживает сын?

— Ничего. Пишет письма, не жалуется. Говорит, первый год службы самый тяжелый, недавно прислал фотографию, уже волосы отрастают.

— Так у него, должно быть, наимоднейшая прическа.

— Да.

— А вы отлично выглядите, — сказал я.

— Что вы, я так устала.

— И все-таки вы очень хорошо выглядите!

— Не может быть, — сказала она, с улыбкой глянув в зеркало. — Давно не слышала комплиментов.

— А как давно?

— Даже не помню.

— Неважные у вас клиенты, — заметил я, — таким и уши не грех отрезать.

Некоторое время молчим. Пощелкивают ножницы. Сосредоточенное лицо Лидии мелькает то с той, то с другой стороны. Одно удовольствие видеть ее за работой. Во всей Риге немного найдется таких мастеров. Сколько лет стригусь у Лидии? Пять, семь? Когда я высказал желание сделать ее портрет, Лидия согласилась. «Из какого же материала собираетесь высечь меня?» — спросила она. «Из пластмассы», — ответил я. «Вот это да! Я и в самом деле стану бессмертной!» — «Уж будьте покойны! Правда, бессмертие вполне современное». — «Но разве из пластмассы можно что-то сделать?» — «Скоро сами убедитесь», — ответил я. Мне было приятно, что она так быстро согласилась и что это ей даже польстило. Да здравствует цех парикмахеров!

Видимо, я все-таки был неправ — тогда в лифте. Пока что людям нужен и ритуал, и ливрейный швейцар. Какое я имею право иронизировать над ним, если люди сделали швейцара двадцатикопеечным автоматом? Но со швейцара мне не хочется делать скульптурный портрет. Он и без того готовая скульптура — каменный и твердый, ни высекать, ни шлифовать не надо.

— Вы знаете того седого мужчину, который работает в лифте? — обратился я к Лидии.

— Что вы сказали? — Она о чем-то задумалась и не расслышала. Мне не хотелось повторять вопроса.

— Интересно, — произнес я, — сколько погонных метров волос вы срезаете за день?

— Уйму.

— За год с тысячу километров наберется.

— Если не больше. А сколько волос мы проглатываем, — продолжала она. — У парикмахера легкие полным-полны иголочек, как спина у ежика.

Вниз я спустился по лестнице, не дожидаясь лифта. Решил во второй раз отцу не звонить, а зайти самому. Жизнь шла своим чередом. Все дежурные были на местах. За рулем машин сидели шоферы, трамвайные кондукторы отрывали билетики, гудели заводы, гремели станки, ничего не изменилось. Кундар сидел в своей будке. Лидия щелкала ножницами, ливрейный лифтер нажимал кнопки, жизнь продолжалась. В жизни не было пустоты. Пустота была во мне. Если тебе нечем крыть, остается одно — успокоиться. Кундар знает, тут крыть нечем, Кундар принимает смерть как должное. Ну а я чем могу покрыть пустоту? Гранитом, мрамором, на худой конец, глиной, мягкой, податливой глиной. Но разве этим приведешь качели в равновесие? На другом конце доски живой человек. Жизнь одного человека ничего не значит. Ничего не значит в мировом масштабе. Все дежурные остаются на местах. Может, это и есть искомый противовес? Нет пустоты, вот что главное. Нет, к черту эмоции! Пускай мой брат умрет один раз. Бесчеловечно заставлять человека умирать по нескольку раз.

Глава тридцать четвертая

Дверь открыла она.

— Скажите, Артур Ригер дома?

Мне показалось неприличным просить эту женщину позвать отца. Тем самым я как бы признал ее своей мачехой, а мне не хотелось этого.

— Присядьте вот здесь, — сказала она. — Сейчас позову Артура.

Я присел. Давая понять, что я попал в немилость, меня заставили долго ждать. За тонкой перегородкой находилась кухня, и мне пришлось выслушать бесконечно нудный разговор.

— Брюква?

— Говорят, в ней витаминов побольше, чем в моркови.

— А Фредиса опять пригласили на кофе к министру.

— Ну что ты суешь мне этот журнал, ведь он прошлогодний.

— Откуда я знаю, что тебе нужно.

— Там где-то должен быть рецепт пудинга из брюквы.

— Терпеть не могу пудинга из брюквы.

— Я тоже. Но Фредис просил разыскать. Ему нравится.

— Что вечером?

— Вечером?

— Чем думаешь заняться вечером?

— Не знаю.

— А я — спать.

— Надо бы кран починить.

— Ну его к черту, этот кран.

— Фредис говорит, вода капает так громко, он не может заснуть. Вода каплет ему прямо в уши!

— Пускай сам починит.

— Ну, будь добренький.

— А что я буду с этого иметь?

— Знаешь, в «Женскую обувь» привезли новые туфли. Как раз мой размер.

— А что я буду с этого иметь?

— Я даже примерила.

— Но куда запропастился наш гаечный ключ?

— И стоят всего-навсего тридцать пять рублей.

— Я, пожалуй, привинчу этот кран. А то у Фреда, чего доброго, нервы окончательно развинтятся.

— Может, до завтра пара заваляется. У меня там знакомая продавщица.

— И в старых походишь. А потом ведь туфель у тебя хоть отбавляй. Или лучше вызвать слесаря? Что будет на ужин?

— Пудинг из брюквы.

— Терпеть не могу брюкву.

— Я тоже, но Фредис обожает брюкву.

— А чего это Фредис так рано сегодня?

— Это не Фредис! К тебе пришел твой сын. Тот, который скульптор.

— А!

— Ждет в гостиной.

— Кхм.

Хлопнула дверь, отец пошел в обход по коридору, хотя удобней всего было б говорить со мной из кухни, через стену. На мгновенье он остановился перед дверью гостиной, и я отчетливо расслышал его негромкое дыхание, шипение горелки на кухне, еще какие-то звуки. «Плак, плак», — покапывал невидимый кран.

— Здравствуй, — сказал отец, переступив порог.

На плечи у него была наброшена серая домашняя куртка, лицо гладко выбрито. «Должно произойти чудо, чтобы Ригер-старший хотя бы