Ослиная Шура - Александр Холин

Причём, на Измайловский вернисаж Шура подалась тоже не просто так. Совершенно случайно на Белорусском вокзале она познакомилась с художником… А не слишком ли много художников на один второразрядный опус? – спросит досужий читатель. Может быть много, но куда ж деваться от исторической действительности и неодетой правды? Только где сейчас на Москве собираются художники? Время Бульдозерных выставок и гламурного выставочного зала на Крымской набережной потихоньку, но непрерывно уходит в прошлое. И только возле вернисажного терема в Измайлово художники чувствовали себя пока что вольготно. Во всяком случае, нападений от власть имущих здесь не ожидал никто. Даже пьяные сплетни об арестованных художниках и о недалёком любимом Магадане давно канули в Лету. Сейчас в Москве иногда с художником познакомиться можно просто на улице, а не в Магадане. Или у одного из девяти городских железнодорожных вокзалов.

День выдался не жаркий, не холодный, с весёлым ласковым солнцем, с начинающими паучками-парашютистами, с тем особым запахом, сводящим с ума, когда ещё не жгут листья, но ароматы осени всё сильнее проникают в жизнь города, в сознание горожан. В такие чудные дни люди, жмурясь, словно котята, или, прикрываясь вошедшими этим летом в моду бликоотражающими очками, привычно спешили куда-то, ныряли в вечную суету Москвы, растворяясь в ней навсегда или почти навсегда.

По каким-то своим чисто женским житейским делам Шура заехала на Белорусский вокзал, причём у неё образовалось «окно» в тридцать-сорок минут – это время она решила убить в скверике на площади, где точкой отсчёта был памятник Великому Членину, отчего и скверик москвичи чаще всего величали «плешкой». Вождя она звала так ещё со школы хотя бы за то, что в его владениях все были какими-то членами. Даже женщины. Сама Шура недавно избавилась от членства в Союзе Художников и ничуть не переживала. Скорее наоборот.

Скверик был полупустой. Большинство посетителей к тому же оказались обыкновенными российско-советскими бомжами, которые организовали здесь своё постсоветское членство, поскольку менты на плешку заглядывали редко. Поэтому площадка вокруг памятника не пустовала никогда, и даже за уборкой мусора кому-то удавалось следить.

Примостившись на свободном конце стандартной советской лавочки со спинкой, девушка обратила внимание на молодого человека в монашеском подряснике переходившего от скамейки к скамейке, что-то раздававшего скамеечным насельникам. Не обошёл он и Шуру. Подошедши к ней, монашек замешкался, – видимо более цивильный вид, чем у большинства остальных обитателей плешки сначала смутил его, – но потом монашек решительно запустил руку в глубокий карман подрясника, вытащил оттуда и протянул Шуре пятьдесят рублей в российской валюте. Девушка ошарашено переводила взгляд от купюры на лицо монаха и назад, но не могла сказать ни слова.

– Берите, это вам, – протянул монах деньги.

– Зачем? – наконец выдавила Шура. – Вы всем деньги раздаёте?

– Нет. Только тем, кто нуждается, – пояснил монах.

– По-вашему я из них? То есть, похожа на откровенную московскую бомжиху или старушку с пенсией в половину прожиточного минимума? – Шура снова посмотрела в лицо монаху. Потом решительно взяла купюру. Зачем? Она, скорее всего, не смогла бы ответить на этот вопрос даже себе. Скорее всего, просто на память.

– Мне так показалось, – пожал тот плечами. – Притом тут по утрам собираются только бездомные и бедные. Должен же им кто-то помогать?

– Наверное, – улыбнулась Шура. – Действительно, кто-то ведь должен помогать обездоленным. Это речь не мальчика, но мужа!

Открытое лицо юноши, тёмные волосы, небольшая бородка, прямой немигающий взгляд – портрет довольно заурядный для любого заурядного человека. Но в том-то и дело, что на молодце был подрясник! Даже это говорило о многом. Одним словом он, как личность, заслуживал внимания.

– Может, вы по заданию общины, или как там у вас? – предположила Шура. – Какое-нибудь общество милосердия?

– Какая община? – вопросом на вопрос ответил монах. – Я из Валаамского монастыря. Тут недалеко наше подворье. А деньги… У меня иногда появляются личные наличные, только зачем они мне? А неимущие тоже люди. Ведь не по воле своей они побираются.

– Простите, вы действительно настоящий батюшка? – Шура всё ещё не могла сопоставить молодость монаха и его сан. – Я вижу у вас на груди наперсный крест, такие носят только священники? Или у вас в монастыре какие-то другие правила?

– Всё правильно, – кивнул тот. – Я – иеромонах Агафангел.

– Агафангел… надо же!

– Вас удивляет моё имя?

– Нет. Наверное, нет, – сконфузилась Шурочка за свои расспросы. – А вы давно монашествуете?

Монах, совсем было собравшийся отправиться дальше, остановился. Снова глянул на Шуру, решая для себя: стоит ли вот так первой встречной что-то рассказывать, откровенничать, раскрываться? Потом, решив видимо, что никакого криминала не будет, признался:

– Я шесть лет назад в Строгановке учился.

– Художник?! – ахнула Шура. – Вот это номер!

– Да, где-то, может быть, и художник, – задумчиво промолвил монах. – Хотя больше занимался иконографией и реставрацией икон. Хотя несколько картин уже написал. Говорят, неплохо работаю.

– Потрясающе! – Шура не могла прийти в себя от восторга. – Надо же! Подобное действительно притягивает подобное! Точно говорят мудрецы, что ничего случайного на свете не случается. Художник! Иконописец! Это просто чудо какое-то! Просто чудо!

Монах уже с любопытством посмотрел на собеседницу. Скорее всего неподдельное восхищение, переполнявшее Шурочку, не оставило его равнодушным. Собственно, к вспыхнувшей в человеке радости никто и никогда равнодушным не будет.

– Мне вас, верно, Бог послал, – резюмировала девушка. – Я тоже художник. И очень хотела бы посоветоваться с собратом по перу, то есть по кисти. Можете мне уделить несколько минут?

– Вы интересуетесь иконописью?

– Во всяком случае, очень хотела бы получить кое-какие знания, или хотя бы дельные консультации, – принялась объяснять Шурочка свой интерес. – Поверьте, это вовсе не праздное любопытство.

– Что же, – пожевал губами монах, – может, я действительно смогу вам помочь, только где и как?

Он на несколько минут застыл в нерешительности, решая, видимо, непростую задачу помощи художнице. Ведь монастырское подворье – не Дом художника и далеко не Софринская фабрика иконописных товаров.

– Послушайте, не лучше ли нам на Измайловский вернисаж съездить? – продолжил монах. – Там в одном ряду можно увидеть и старинные образа, и подделки, и новодельные иконы. Сейчас многие стали возвращаться к иконографии, но не у многих получается.

– Званных много да избранных нет? – усмехнулась художница. – По-моему, так когда-то говорил сам Иисус Христос?

– Вы искажаете Евангелие, – возразил Агафангел. – Там сказано: «Званных много, но мало избранных».