Жизнь советской девушки. Биороман - Татьяна Москвина

Наглость, а не придраться: всё верно. Приходится разрешить далеко живущим привозить макулатуры по силам, разумное количество. А фраза "это будет так неэстетично!" отправляется в школьный обиход, её повторяют и глядят на меня дружелюбно – а, та самая, которая на собрании про макулатуру…

В 392-й не было принято самодеятельно выступать на собраниях.

По уровню знания и степени способности к французскому языку ученики разделены на три группы: сильную, среднюю и слабую. Мы с Ирой и Светой попадаем в сильную, к Ольге Николаевне, и это отдушина: Ольга Николаевна – прекрасный педагог и добродушная, любезная женщина (это у нас редкость – усиленная, принципиальная любезность, но в Ольге Николаевне это было, конечно, от французской полировки).

Впрочем, однажды я убедилась, что хватка у Ольги Николаевны настоящая, учительская. Мы сидели на уроке тёплой весенней порой, и окна были открыты. И вдруг в окно влетает камень и попадает прямо мне в висок! Ольга Николаевна молнией мчится вниз и тут же приволакивает в аудиторию испуганного кроля младших классов – решил позабавить приятелей меткостью своей руки. Ольга Николаевна торжественно предъявляет ему чуть что не убитую им старшеклассницу – думаю, в этот момент не только ужас, но и гордость будущего членистоногого достигла апогея (подбил такую крупную дичь!)…

Вскоре обнаружилось, что в нашем 9-м "б" есть интеллектуалы. То есть, понятное дело, интеллектуалки. Черноглазая, белоликая, с "французской стрижкой", умница Алла Беляк, которой потом не дали золотую медаль, нарочно выставив "четыре" по физкультуре, хотя она отлично сдала эти самые "нормы ГТО", "готов-к-труду-и-обороне" – негласная политика партии по еврейскому вопросу. И Таня Виноградова, дочь капитана первого ранга, высоченная, с квадратными плечами, голубыми глазами в белых ресницах и заразительным истошным смехом, – это она потом станет писательницей Марусей Климовой. С ними можно иметь дело, вести разговоры! Мы не одни "на границе труда и капитала"…

Много лет спустя в одном из неаппетитных сочинений Маруси Климовой я обнаружила намёк на себя. Маруся описывает, как в девятом классе они с одноклассницей решили выпить аж две бутылки рислинга.

По её словам, одноклассница, обладавшая большой грудью, от выпитого прилегла на бок, так что грудь набок и свесилась, и рассказала автору, что они с подругами – фанатки ТЮЗа и обожают актёра Иванова.

Вот, попадайся после этого на глаза писателям. Сволочи они, я вам скажу! Щелкопёры, бумагомараки, протобестии! Трудно возразить – и две бутылки рислинга мы выпили, и грудь у меня большая, и актёра Иванова мы с подругами обожали. Но с какой холодной неприязнью это написано, какая высокомерная оптика. Ни единого доброго слова не нашёл автор для человека, с которым дружил два года, письма писал, тайны сердца охотно рассказывал. Мне сдаётся, что Таня Виноградова просто никогда не верила в искреннюю симпатию к себе и пребывала в каком-то своём теневом мире: глядя туда, она и смеялась истошным смехом, от которого её голубые глаза закатывались под лоб и покрывались слизистой плёнкой, как у рыбы.

Впрочем, тогда зловещие тени ещё не легли с невыносимой для общения густотой на этот оригинальный характер. Таня обладала острым умом, прекрасно знала литературу, отличалась на уроках французского – даже в нашей, сильной группе. Хотя превзойти умницу Аллу Беляк и ей не удавалось.

Любезная и учтивая, Беляк пристрастила меня к французскому барду Жоржу Брассенсу. У неё были настоящие французские пластинки и магнитофонные записи. "На наши деньги" Брассенс представлял собой сплав Окуджавы и Галича, лирик и сатирик в одном лице, но развившийся на свободе, отчего его колкий юмор в условиях советской зоны воспринимался как чистая забава вольного человека.

Много лет спустя я решила устроить ревизию для своих девических привязанностей. Нашла в сети концерт Брассенса и уселась смотреть. Усатый француз с умными живыми глазами и рокочущим баритоном определённо понравился мне, да и публика вела себя правильно, как полагается на выступлениях настоящего барда, – смотрели с восторгом, выкрикивали названия заветных песен, дескать, спой, спой!

И вдруг Брассенс начинает петь знаменитую "Плохую репутацию", а я осознаю в своей голове русские строчки этой песни.

В нашей деревне, не секрет,

Хуже моей репутаций нет.

Тише воды, а между тем

Я прослыл меж них чёрт знает чем.

Я не сделал им ничего плохого,

Шёл своим путём – что же тут такого?

Нет, честной народ убеждён – все должны жить

только так, как он.

Нет, честной народ убеждён – все должны жить

только так, как он.

Все сквернословят за спиной —

Кроме немых, самой собой!

Что это, откуда? Но строчки бегут, спешат…

Праздник всеобщий за окном —

Я сплю спокойно сладким сном.

Марш, что победно так гремит,

Мне ничего не говорит.

Я не сделал им ничего плохого,

Не люблю фанфар – что же тут такого?

Нет, честной народ убеждён… и т. д.

И я вспомнила – я же переводила Брассенса в 9-м классе, несколько песен одолела, пусть корявенько, но с настоящей страстью к источнику. В оригинале «Le jour du catorse juillet je reste dans mon lit douie» – «в день 14 июля я остаюсь в моей сладкой постели», но я заменила 14 июля на «праздник всеобщий» для расширения сатирической мишени. 14 июля – французская морока, а «всеобщий праздник» – понятно всем.

Переводы, где-то записанные синими чернилами, я потеряла в переездах – но вот они при появлении оригинала всплыли в памяти…

Вовсе не надо пророком слыть,

Чтоб угадать, как им поступить.

Если верёвку они найдут —

Тут не понадобится суд.

Ничего плохого не сделал им,

Шёл своим путём – не ведёт он в Рим!

Нет, честной народ убеждён – все должны жить

только так, как он.

Нет, честной народ убеждён – все должны жить

только так, как он!

И когда буду я висеть —

Кто не слепой, придёт смотреть…

В Париже есть теперь парк Жоржа Брассенса – надеюсь, та же участь постигнет и Владимира Высоцкого в Москве. Памятники наши кошмарны, и с этим, видимо, ничего не поделаешь (девяносто лет вкуса нет – не жди, не будет) – ну, а посадить в аллеечку липы и дубы мы ещё в состоянии…

В десятом классе я самостоятельно изобрела "рейтинг". Взяла сдвоенный лист клетчатой бумаги, по вертикали написала фамилии всех учеников, по горизонтали разграфила лист на такое же количество столбиков.

Каждый ученик, получая этот лист, заполнял его, ставя против фамилии каждого своего товарища либо "плюс", либо "минус", либо "ноль". Анонимно! После того как все проставляли отметки, ты мог увидеть итог – сколько ты лично получил "плюсов", "минусов" и "нолей", но кто именно что именно выставил, никто не знал. По результатам опроса я составила "таблицу популярности".