Совесть. Происхождение нравственной интуиции - Патриция Черчленд

Известный пример изменения норм без всяких рациональных обсуждений — смена модных тенденций в одежде. Явление хорошо нам знакомое. Каждый раз поражаюсь, когда смотрю на свои фото 1950-х годов — одежда, которая тогда казалась мне очаровательной, теперь смотрится довольно нелепо. Конечно, в те времена в розовой драповой юбке с аппликацией в виде пуделя и черно-белых ботинках я была неотразима. Но за последующие годы мои нормы относительно моды кардинально изменились, причем почти (точнее, даже абсолютно) без всяких размышлений с моей стороны. Представления о красоте в одежде складываются не только из когнитивных суждений, в них велика доля эмоционального и оценочного отклика. Разумеется, этими нормами управляет индустрия моды, и прошлогодняя коллекция — она и есть прошлогодняя. Тем временем дофаминовая система в среднем мозге делает свое дело, модифицируя ожидания и оценивая вещи как желаемые или отвратительные, прекрасные или не слишком.

По причинам, которые трудно определить точно, общественные нормы действительно меняются, причем во многих областях. Зачастую предпосылки едва заметны, как обучение испытуемых в эксперименте Сяна. Мы можем не видеть, как постепенно меняется стандарт, даже если при этом меняются наши собственные нормы. Кроме того, изменение норм в обществе происходит не синхронно: одни люди, в силу индивидуальных особенностей, приспосабливаются к переменам раньше, а другие предпочитают не спешить. И наконец, человек может быть консерватором в одной области и гораздо меньшим приверженцем традиций в другой.

За свою жизнь я видела немало сдвигов социальных норм. Кормление грудью; переработка того, что раньше просто выбрасывалось; принятие различий в сексуальной ориентации — лишь немногие из примеров. Не все движутся в одном и том же направлении или с одинаковой скоростью. Многое, судя по всему, зависит от того, где вы живете, от ваших личностных особенностей, взаимоотношений за пределами своего сообщества и вашей социальной активности.

Система вознаграждения — удивительный феномен. Чем больше префронтальная кора, тем богаче коммуникативные связи с подкорковыми структурами, а соответственно мощнее, тоньше и сложнее работа системы вознаграждения при научении. Все наши предшествующие разговоры о системе вознаграждения касались двух главных вопросов: может ли она играть важную роль в усвоении социальных и нравственных норм, учитывая их сложность, и помогает ли объяснить, почему так сильны наши чувства, связанные с голосом совести? Есть данные, позволяющие рассчитывать на положительный ответ в обоих случаях, особенно благодаря тому, что базальные ядра имеют обширные связи с фронтальной корой и гиппокампом.

Нейронные механизмы продолжают изучаться, появляется много открытий — зачастую неожиданных и всегда неоднозначных. Но многое остается неизведанным, особенно когда речь идет о природе процессов, обеспечивающих участие областей фронтальной коры. Эта глава дает нам важный повод для размышления: нормы могут меняться едва уловимо, исподволь, в зависимости от того, что мы на основании своего опыта считаем нормой. Этот опыт обусловливает наши ожидания, которые система вознаграждения пытается настроить как можно точнее — как-никак она работает в сфере прогнозирования награды.

В следующей главе мы рассмотрим результаты нейробиологического исследования, которые на первый взгляд кажутся невероятными, но по здравом размышлении вполне согласуются с тем, что говорит нам обширный и многогранный социальный опыт. Эти результаты касаются взаимодействия между личностными особенностями и честными вердиктами совести.

Разнообразие представлений о том, что с точки зрения совести хорошо, а что плохо, — неотъемлемый факт общественной жизни. Достаточно вспомнить, какие скандалы вспыхивают за семейным столом, когда родственники не могут сойтись во взглядах на нормы сексуальности, такие как полигамия, гомосексуальность или добрачный секс. Эмоции бурлят, страсти разгораются нешуточные. Такие разногласия — даже среди тех, кого воспитывали в одной семье и кому дали одинаковое образование, — возникают сплошь и рядом. Иногда мы пытаемся списать разные взгляды на личные особенности: «Ну, так тетя Сьюзи с детства была бунтаркой» или «Конечно, дядя Генри всегда считает, что раньше было лучше и правильнее». У себя мы тоже отмечаем особенности темперамента, которые обычно заранее предсказывают, какой вердикт вынесет совесть: «Сам живи и другим не мешай» или «Это недопустимо и непростительно». Не менее предсказуемы в своих реакциях наши братья и сестры или спутники жизни.

Как мы уже убедились, требования, которые предъявляет к нам совесть, зависят не только от заложенных в нас социальных инстинктов, но и от того, что мы усваиваем, вырастая и взрослея в своем социальном окружении. Однако семейные разногласия за обеденным столом наводят на мысль: а влияют ли наши личностные особенности на то, что наша совесть считает правильным, а что нет?

Существуют ли в мозге отличительные признаки, позволяющие видеть, рождены мы бунтарями или консерваторами? До недавнего времени я отвечала, что у науки на этот счет сведений нет. Теперь я отвечу по-другому. Судя по результатам одного важного нейробиологического исследования, такие признаки в мозге все-таки есть, и их можно увидеть с помощью стандартных методов нейровизуализации, например функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ). Как показало сканирование, на визуальные образы отрицательных раздражителей (например, разлагающуюся тушу животного) мозг у разных людей реагирует по-разному. Оказывается, разные паттерны реакции мозга на подобные изображения группируются в соответствии с социальными установками. В частности, они попадают в разные группы по признаку вашего подхода к социальным нормам: более традиционного или основанного на принципе невмешательства (laissez-faire). Или, пользуясь формулировкой Бертрана Рассела, в зависимости от того, желаете ли вы укрепить социальные узы, либо ослабить их. Иначе говоря, снимки мозга группируются в зависимости от того, строго консервативны вы в своих взглядах или же категорически либеральны. Сторонники умеренных взглядов оказываются где-то посередине.

При первом знакомстве с этими данными я отнеслась к ним крайне скептически, что мне вообще свойственно. Но чем больше я противилась, тем более убедительными мне казались эти наблюдения. На смену скептицизму постепенно пришло восхищение. Нет, передо мной не какие-то там бредни от нейробиологии. Отнюдь нет.

Статья, которую я поначалу приняла в штыки, называлась довольно скучно: «Неполитические изображения порождают нейронные предикторы политической идеологии»[150]. Однако под этим заголовком, едва ли способным вызвать интерес, скрывался на удивление волнующий материал. Руководитель эксперимента Уён Ан, в то время постдокторант в лаборатории Рида Монтегю медицинского факультета Виргинского политехнического института, противопоставил две на первый взгляд не связанные вещи — неполитические изображения и политическую идеологию. Вкратце опишу суть эксперимента.