Преступления страсти. Жажда власти - Елена Арсеньева

Недаром Заруцкий испытывал почти братскую привязанность к первому Дмитрию. Они были поистине родственные души, ибо странная маленькая женщина произвела на них одинаково роковое впечатление. Право, как истинная Клеопатра, которая свела с ума сначала Юлия Цезаря, а потом его ближайшего сподвижника Марка Антония!

Что Дмитрий, что Заруцкий испытывали при виде Марины одно, совершенно одинаковое чувство: жажду обладать ею. Но что мог ей предложить Заруцкий, когда увидел впервые? Только любовь свою… Он прекрасно понимал преимущества соперника, сделавшего возлюбленную русской царицей! Иван Мартынович не мог находиться рядом с обожаемой женщиной, не испытывая ежеминутного желания прикончить того, кто был ее мужем и властелином. И Заруцкий решил исчезнуть, удалиться, сбежать от неодолимого желания. Он уехал к себе на Дон.

Но вот на Руси повеяло, как ветром, именем нового Дмитрия… Этот ветер грозил нанести дымы и пожары, кровь и слезы, трупный дух и разор всей земли, однако Заруцкого сие не заботило. Он вмиг смекнул, сколь полезен может оказаться ему новый «сын Грозного», и твердо решил примкнуть к нему. И не просто примкнуть – сделаться одним из самых близких ему людей.

Заруцкий с ухмылкой смотрел в блеклые, настороженные, хитрые глаза «воскресшего царя» – и расточал окружающим уверения, как счастлив-де видеть государя живым. А сам с удовольствием убеждался, что двойник не тянет, нет, не тянет на того, кого тщился изобразить. Даже глаза у него не удалые, не умные темно-голубые, а выцветшие какие-то. И трусливые.

Ну что ж, тем лучше! Тем легче будет избавиться от него и завладеть Мариной.

Кто-то мечтал разжиться при новом Дмитрии богатством, кто-то – почестями или властью. Но Заруцкому по-прежнему нужна была только она, любимая женщина!

Но Марина нужна была и самозваному Дмитрию…

Конечно, в его-то случае и речи не могло идти о любви. Ценность Марины для него состояла в том, что она была истинная, коронованная царица. Она еще пуще, чем Заруцкий, придала бы правдоподобие любому шагу и слову Самозванца, одним именем своим могла бы привлечь на его сторону массы польской шляхты, которая жаждала реванша. И Лжедмитрий решил во что бы то ни стало заполучить Марину.

Из тайной переписки с ее отцом он узнал, что такой случай может представиться, когда поляки наконец-то будут отпущены Шуйским и отправятся из Ярославля в Польшу. Правда, поедут они под суровой охраной… Что ж, пусть никакая охрана не остановит Лжедмитрия, для которого захват Марины должен ознаменовать наступление полосы одних сплошных удач.

За это время Марина не раз взлетала к вершинам надежд и падала в бездны тоски и неверия. Она знала, что Дмитрий (вернее, человек, называвший себя этим именем) по-прежнему состоит в переписке с воеводою сендомирским, а также с оставшейся в Самборе ее матерью, якобы со своей тещей. Писал он и Марине – нежные, исполненные любви и возвышенных чувств письма. Его послания не способны были ни развеять сомнений Марины, ни усилить их, ибо почерка своего супруга она не знала: все письма Дмитрия и раньше, и теперь писались секретарями.

Благодаря отцу Марина была осведомлена о каждом шаге своего названого супруга на пути к возвращению отнятого у него престола. Его признавало все больше народу. В числе признавших был, между прочим, князь Адам Вишневецкий, уже сыгравший свою роль в возвышении прежнего Дмитрия. На сторону Дмитрия охотно переходило простонародье: ведь он велел объявить, что в боярских имениях, чьи владельцы не признают его, подданные крестьяне могут овладеть имуществом господ; земли и дома боярские делались крестьянскими животами (в старину слово «живот» было весьма многозначным и означало среди прочего собственность, движимое имущество), даже их жен и дочерей крестьяне могут взять себе в жены или в услужение. Дмитрию присягнули все города и веси на протяжении от Северской земли и почти до Москвы!

Лагерь в Тушине разрастался. Армия Дмитрия каждый день усиливалась новыми конными силами, подходившими из польских владений. Пан Мнишек едва не обезумел от счастья, когда узнал, что в Тушине появился еще и Ян-Петр Сапега, староста усвятский, знаменитый польский богатырь, удалец и воитель. Он был еще почище Романа Рожинского в неуемной жажде боя! В Польше его осудили за буйство, однако он, не подчинясь приговору суда, набрал толпу вольницы и повел ее в Московское государство. Его дядя, канцлер Лев Сапега, такого поступка не одобрял, однако поделать с шалым племянником ничего не мог.

Тем временем Самозванец всеми силами пытался захватить Марину. Для начала он издал указ и разослал его в города, находившиеся на пути следования высланных поляков и признававшие его царское достоинство: в Торопец, Луки, Заволочье, Невель и прочие. Указ гласил:

«Стало мне ведомо, что самозваным государем Васькой Шуйским, который подыскался под наше царское имя, отпущены из Москвы польские да литовские пани и паны, в числе коих послы круля Литовского Зигмунда. Повелеваю литовских людей и литовских послов перенять и в Литву не пропускать; а где их поймают, тут для них тюрьмы поставить да сажать их в тюрьмы. Мы, Дмитрий Иванович, император Всероссийский, повелитель и самодержец Московской державы, царь всего Великого княжества Русского, Богодарованный, Богоизбранный, Богохранимый, Богом намазанный и вознесенный над всеми другими государями, подобно другому Израилю руководимый и осеняемый силою Божией, христианский император от солнечного восхода до запада и многих областей государь и повелитель».[10]

Однако он не собирался рассчитывать только на грамоты сии, опасаясь, что охрана придумает какой-то иной путь и минует преданные ему города. Чтобы избежать неприятных случайностей, Дмитрий приказал Роману Рожинскому послать в погоню за Мнишками большой отряд.

После долгого преследования погоне удалось настигнуть желанную добычу! Произошло это прежде всего потому, что Марина решилась-таки попытать судьбу и посмотреть на того, кто упорно именовал себя ее мужем. Проще сказать, она позволила захватить себя. А случилось так.

Когда конвоируемые русскими поляки стали на ночлег в Любеницах, пленников, прежде покорных, словно подменили. Сначала занемогла пани Марина Юрьевна, потом дурно сделалось самому воеводе. Спустя три дня начальник охраны наконец сообразил, что поляки нагло морочат ему голову и просто не хотят ехать дальше. Но сообразил уже тогда, когда в Любеницы ворвался конный отряд шляхтичей, среди которых, кстати сказать, был Мартин Стадницкий, двоюродный брат Марины. Московские стражники разбежались, паны достались своим.

На другой же день, как по заказу, дурная погода, стоявшая последнее время, развеялась, ясный день зазвенел птичьими криками. И под их гомон Марина вновь принялась ломать голову: убит ли Дмитрий? Да, происходило страшное побоище, да, много народу полегло, как русских, так и поляков, да, ей сказали: ее муж, государь, погиб. Но все-таки – его ли тело лежало на площади? Зачем оно было обезображено? Зачем было сжигать сей несчастный труп, как не для того, чтобы скрыть от внимательных взглядов: это не Дмитрий? Что, если он все-таки остался жив?