Семейное дело - Рекс Стаут

Наиболее интересным событием во вторник утром был мой поход на Тридцать четвертую улицу, где я вошел в кабину для голосования и нажал на кнопку счетной машины. Я никогда не понимал, почему некоторые лишают себя подобного наслаждения. Не стоит ни цента, и на несколько минут вы – звезда представления, центр всеобщего внимания. Это единственный случай, когда вы действительно можете назвать себя важной персоной, определяющей последующий ход истории и создающей условия для выполнения собственных желаний. Только в такой момент я реально ощущаю свою истинную значимость, сознавая, что имею на это полное право. Изумительное чувство, которое порой сохраняется на всем обратном пути до дома, при условии, что никто случайно не налетит на меня по дороге.

Вульфа не было видно и слышно до самого обеда. Лифта тоже. Значит, он не поднимался в оранжерею. Однако я знал: он живой и дышит, так как, по словам Фрица, он съел обычный завтрак. Кроме того, когда я вернулся с процедуры голосования и пешеходной прогулки по ближайшим окрестностям, Фриц доложил, что звонил Паркер и Вульф разговаривал с ним из своей комнаты. И обеденное меню ничем не отличалось от обычного: запеченная пеламида, начиненная креветочным фаршем, и кресс-салат. Сойдя вниз в четверть второго, Вульф заглянул в кабинет, с порога пожелал мне доброго утра – хотя время было уже не утреннее – и прошел в столовую. Сперва я собирался пообедать в кухне, но потом решил: нам необходимо общаться друг с другом, раз уж у нас общий адвокат. Да и у Фрица появилось бы еще больше оснований тревожиться, а это было бы уж совсем ни к чему.

Когда я сел за стол, Вульф спросил, слышно ли что-нибудь от Фреда или Орри, и я ответил, что они звонили, и я велел им ждать дальнейших распоряжений и обещал известить, как только буду знать каких. Вульф не упомянул Сола, и я предположил, что тот звонил в мое отсутствие, хотя Фриц ничего об этом не говорил. Я и Вульф продолжали поддерживать за столом нормальные отношения, но тематика наших бесед не включала вопроса о праве на жизнь, свободу и счастье. Когда Вульф разделил рыбу – а Фриц подал мне мою и взял себе свою порцию, – он спросил меня, где ему нужно проголосовать, и я подробно объяснил дорогу. Затем Вульф поинтересовался моим мнением относительно распределения мест между демократами и республиканцами в нижней палате конгресса и в сенате, и мы некоторое время детально обсуждали эту проблему. Потом Вульф спросил, как я проголосовал, и я ответил, что высказался за Кэри, против Кларка, и мы обстоятельно поговорили и на эту тему.

Великолепное зрелище, ничего не скажешь. И раньше у Вульфа бывали спады настроения, дважды он переживал вспышки крайнего раздражения, но теперь я наблюдал что-то новое. Действие наших лицензий было временно приостановлено, если бы мы попытались проехать в Нью-Джерси или в Уэстпорт, то нас посадили бы под замок без всякого права на освобождение под залог, наши три помощника находились вместе с нами в таком же отчаянном положении, а он не хотел и пальцем пошевелить. Будто все образуется само собой. Фриц прав – он не fou, просто решил, что раз ситуация абсолютно безнадежная, ее нужно игнорировать. Когда мы встали из-за стола в десять минут третьего, я подумал, что дам ему еще двадцать четыре часа, а потом, если потребуется, предъявлю ультиматум.

Четыре часа спустя, однако, у меня возникли сомнения. Я уже не знал, что и думать. Выйдя из столовой, Вульф не пошел в кабинет и не поднялся в свою комнату, а высказал намерение отправиться голосовать и стал надевать пальто, которое предусмотрительно захватил с собой, спускаясь на обед. Ничего из ряда вон выходящего. Выборы всегда считались одним из немногих внеслужебных дел, способных выманить Вульфа на улицу при любой погоде.

Но в четверть седьмого он все еще не вернулся, хотя со времени его ухода прошло уже целых четыре часа. Я терялся в догадках. Мне представлялось, что он в больнице, или в морге, или же в самолете на пути в Черногорию. Сожалея о том, что не слушал в шесть часов по радио последние новости, я уже собирался начать поиски, когда у входа позвонили. Я вышел в коридор и увидел на крыльце Вульфа. Он никогда не носит с собой ключей.

Распахнув дверь, я впустил его.

– Захотелось попутно еще кое-чем заняться, – заявил он, расстегивая пальто.

– Большое движение на улицах? – спросил я учтиво.

– Да, как обычно, – ответил он.

Вешая его пальто, я решил не ждать с ультиматумом до завтра, а предъявить его сразу же после ужина, когда Фриц принесет нам кофе в кабинет. Вульф направился в кухню, я же – наверх, в свою комнату, где, стоя у окна, размышлял над текстом ультиматума.

Эта наша вечерняя трапеза заметно выделялась из всех, которые мне пришлось пережить до тех пор, – она доставила мне наименьшее удовольствие. Как мне представлялось, этот ужин мог быть последним. Тем не менее я в обычной манере держал нож и вилку, жевал и глотал пищу, выслушивал пространные рассуждения Вульфа о том, какое выражение было на лицах людей, стоявших в очереди к кабинам для голосования. К тому времени, когда мы перешли из столовой в кабинет и Фриц сервировал кофе, я все еще не придумал, с чего начать ультиматум, но данное обстоятельство меня не особенно смущало. По собственному опыту я знал, что лучше положиться на импровизацию и предоставить событиям развиваться произвольно.

В моей чашке еще оставалось немного кофе, когда у входной двери позвонили. Я вышел в коридор и заметил на ступеньках крыльца настоящее столпотворение. Подойдя поближе и разглядев лица непрошеных гостей, я вернулся в кабинет и доложил:

– Четверо из шестерых. Вилар, Джадд, Хан и Айго. Нет Акермана и Эркарта.

– Никто предварительно не позвонил?

– Никто.

– Пусть войдут.

Пока я их впускал и они раздевались в коридоре, я все старался угадать, с чем они пожаловали. По всем признакам они явились не просто предъявить ультиматум, ибо в кабинете Джадд сразу же занял красное кожаное кресло, а остальные расположились в желтых. И Джадд, не теряя времени, начал:

– По вашему внешнему виду не скажешь, что вы провели некоторое время в тюрьме.

– Мне приходилось сидеть и в более скверных тюрьмах, – заметил Вульф. – В Алжире.

– Неужели? Мне посчастливилось избежать тюремной камеры… Пока… Двое из нас рвались к вам еще утром, но мне хотелось сперва собрать побольше фактов, но не удалось. Их явно недостаточно. Быть может, вы в состоянии восполнить пробелы. Насколько я понял, вы и Гудвин категорически отказываетесь сотрудничать с полицией и окружным прокурором, как и ваши люди, которых вы наняли; нас расспрашивали о какой-то записке, якобы переданной кем-то из нас за ужином Бассетту. Потом произошло еще одно убийство, и полиция стала интересоваться: где мы находились утром в субботу, когда застрелили эту женщину. Вы отказались идти к окружному прокурору и, по-видимому, действительно не ходили; в конце концов вас забрали. Мы хотим знать, что происходит?

– Мне тоже хотелось бы это знать.

– Черт побери! – взорвался Айго. – Вы должны нам все рассказать.

– Сделаю с удовольствием. – Вульф обвел глазами присутствующих. – Я рад вашему приходу, джентльмены. Мистер Акерман и мистер Эркарт, вероятно, не желают ничего знать, и мне трудно их за это упрекнуть. Что касается записки, то Люси Дакос была, несомненно, в курсе, но она мертва. Очевидно, о записке знала также Мария Гарру, служанка, – она охотно подслушивает, – и обо всем сообщила полиции. Потому-то вас и потревожили, и это весьма прискорбно. Но я не сожалею о том, что разыскал вас и втянул в это дело, так как один из вас дал мне информацию, которая может оказаться полезной. Нет, неверно. Двое из вас сообщили мне кое-что, достойное внимания. Мистер Айго сказал мистеру Гудвину об одержимости мистера Бассетта – выражение мистера Айго, а мистер Хан в разговоре со мной заявил, что главная одержимость мистера Бассетта касалась его жены.