Нежная душа урода - Анатолий Ярмолюк

В тот день я долго и бесцельно бродил по городу, и когда чувствовал усталость, то находил укромное место, ложился вниз лицом на мокрую траву и лежал… И — постепенно, исподволь, где-то внутри меня начало складываться понимание того, кто виновен во всех моих нынешних бедах. Виновных получалось много… «Что я им всем сделал плохого? — помимо моей воли зудела внутри меня мысль. — За что же они со мною так?.. Неужто лишь за то, что я — карлик и урод на этом свете? Карлик, проклятый карлик!.. Ах, мамка ты, мамка!.. Полюшка, Феюшка моя! И тебя-то я не уберег!.. Карлик, карлик, карлик!.. Окаянный урод!» «А ты им отомсти! — вдруг выстрелила во мне совершенно неожиданная мысль. — Нет, и впрямь — отомсти этому миру, отомсти этим людям, которые сделали для тебя столько зла! Отомсти за себя, отомсти за свою Феюшку, отомсти за мамку… за всех! Ты знаешь всех своих обидчиков — ну так отомсти им! И только тогда тебе станет легче, ибо только месть приносит облегчение! Отомсти им, и всему этому миру заодно!»

Никогда ранее ко мне не приходили подобные мысли. Никогда ранее мне не хотелось никому мстить. Мне хотелось просто жить, любить мою Феюшку, вместе с ней слушать, как за ночным окном шумит летний дождь или плачет зимняя вьюга… «Так ведь ничего этого у тебя никогда уже не будет! — снова выстрелила во мне нечаянная мысль. — Убили твою Феюшку, разве ты этого не знаешь? Убили! Их много, убийц, и все они тебе известны. Отомсти им. Это будет справедливо!»

И — я покорился терзавшей меня мысли. Да, отныне я буду мстить. Всем, кто загнал меня в угол, из которого нет выхода. Я буду мстить, и с каждым актом мщения мне будет все легче и легче…

Первым делом я решил навестить Семеновну. Я пришел к ней вечером того же дня, когда принял решение мстить. Почему именно с Семеновны я решил начать? Не знаю… С того момента, как я решил мстить, будто чья-то посторонняя и решительная воля руководила всеми моими действиями. Это — первое. И — второе: я решил начать с Семеновны именно потому, чтобы более никогда не бывать там, где еще недавно я был вполне счастлив. Да-да, теперь-то я понимал, что еще недавно я был счастлив: рядом со мною был человек, которого я любил и который любил меня, с которым мы жили вот в этой самой квартирке и ходили вот по этим самым улицам… И я отчетливо осознавал, что более одного раза пройти мимо этой квартирки (не говоря уже о том, чтобы в нее зайти) — это выше моих сил. Но на один, последний, раз меня должно было хватить…

Семеновна оказалась дома. Она была пьяна, однако еще не настолько, чтобы не испугаться моего прихода.

— А… э… — только и вымолвила она, с испугом глядя на меня.

— Здравствуй, Семеновна, — сказал я, становясь у двери так, чтобы старуха не сумела, чего доброго, выскочить в эту дверь.

— Э… это… Витенька… здравствуй, — заискивающе сказала Семеновна. Ах, какие же у нее были испуганные и злые глаза — будто у пойманной в мышеловку крысы!

— Ну, и как же ты живешь, Семеновна? — спросил я.

— Дак это… хорошо живу, Витенька… хорошо! — сказала Семеновна и, вдруг тягуче завыв, упала мне в ноги и заголосила: — Не губи, касатик… слышишь, не губи! Дай мне дожить до моей собственной смерти! Грех меня попутал… польстилась на дармовые деньги! Большие деньги, Витенька, для меня, для старухи… очень большие! Хочешь, я их тебе отдам… все-все отдам? Вот они, денежки эти… для чего они мне, старухе?

И Семеновна полезла за пазуху, вытащила оттуда трясущимися руками завернутый в тряпицу сверток и судорожно начала его разворачивать… Я ухватил Семеновну за шкирку и швырнул ее в угол. Из свертка вылетели бумажки и разлетелись по полу…

— Рассказывай, — велел я.

— Это… да-да! — торопливо закивала Семеновна. — Да-да, конечно… я все расскажу! Все, как оно было! Только ты это… не трожь меня, старуху! Я ведь и мамку твою хорошо знала, и тебя, маленького…

— Рассказывай, — повторил я.

Торопясь, давясь и захлебываясь, Семеновна начала говорить. Она рассказывала о том, как она, журналист Наливкин и пьяница Ванька Кулик погубили мою Феюшку. Вот откуда я так подробно обо всем этом знаю. Я знаю это от Семеновны…

Я слушал, не перебивая и не задавая никаких дополнительных вопросов. Мелкие подробности меня не интересовали. К чему мне теперь они были, мелкие подробности?..

Скоро старуха выдохлась, замолчала и совершенно уже безумными глазами уставилась на меня. Говорят, что всякий человек чувствует приближение своей кончины. Наверно, так оно и есть: Семеновна свою погибель чувствовала…

— Значит, говоришь, хорошо живешь на иудины денежки? — спросил я.

— И-э… гы-ы-ы! — завыла Семеновна в ответ.

Я подошел к старухе, и какое-то время смотрел в ее безумное и умоляющее лицо. Меня начало трясти какой-то непонятной и неуемной дрожью. Схватив валявшуюся рядом длинную тряпку (кажется, это была старухина ночная рубашка), я мигом соорудил из нее жгут и накинул его на старухину шею. Семеновна трепыхалась недолго: может быть, она умерла даже не от удушья, а от испуга…

Не знаю, сколько времени я стоял и смотрел на убитую мною Семеновну. Дрожь, терзавшая меня, постепенно проходила. Я повернулся и, даже не затворив за собою дверь, шагнул в темноту…

Я прошел почти весь город и, сам того не ожидая, очутился на городском кладбище номер два у могилки, где спала моя Феюшка.

— Вот видишь, Полюшка, — сказал я, — как оно все получается? Ты, главное дело, не волнуйся. Ты, миленькая, себе спи. Я ничего… я скоро. Я тут доделаю кое-какие дела — и тоже к тебе. Потому что — кому я нужен на этом свете и что мне тут делать?

Ну а затем настала очередь и Кривобокова. С Кривобоковым было, конечно, посложнее, чем с Семеновной. Он постоянно был на виду, всегда вокруг него хороводились какие-то люди — попробуй-ка подступись! Откуда я знал, что он постоянно на виду? Ну, я малость за ним проследил… Эта-то слежка, к слову, и помогла мне определиться, каким образом я смогу лишить жизни эту тварь. Я решил устроить засаду около дома, где жил Кривобоков. Посижу, думаю, незамеченным, дождусь подходящего момента, и…

Подходящего момента долго ждать не пришлось: все решилось в один вечер. В тот вечер Кривобоков явился домой поздно и — один. Он поднялся к себе на пятый этаж, и вскоре в его окнах вспыхнул свет. Вспыхнул свет — стало быть, он его и включил, и, стало быть, он дома один. Вряд ли кривобоковские домочадцы ожидали бы своего кормильца при выключенном свете…

Один — это было то, что мне надо, а взобраться на балкон пятого этажа для меня было делом пустячным. Для верности я хоронился в кустах еще с час, затем, когда все затихло и улица окончательно обезлюдела, я вышел из своей засады…

Конечно, балконная дверь могла быть наглухо запертой и даже зарешеченной, но это меня почти не волновало. Для меня главное было поскорее очутиться на кривобоковском балконе, а там — по обстоятельствам… На мое счастье балконная дверь оказалась не только не зарешеченной, но даже и не запертой. Я ее неслышно приоткрыл и оказался в самой квартире.